Россия молодая - Юрий Герман

— Ваши донесения, премьер-лейтенант, по меньшей мере, не соответствовали истине. Вы крайне преувеличиваете военные возможности московитов. Его величество король недоволен вами. Дважды его величество изволил выразить мысль, что вы плохо осведомлены и самонадеянны. Ваши донесения всегда расходились с донесениями других лиц, посещающих Московию. Шхипер Уркварт стоит на иной точке зрения, нежели вы. Почему до сих пор я не получил от вас подробного плана Новодвинской цитадели? Мне известно также, что вы принадлежите к тем, которые позволяют себе осуждать действия его величества…

Дес-Фонтейнес слушал выговор молча, но глаза его насмешливо блестели. Ему был жалок этот надменный старик, много лет тому назад приговоренный к колесованию за свои пиратские похождения, этот сановник, прощенный покойным королем только за то, что пиратские сокровища пополнили отощавшую шведскую казну, этот властный и желчный адмирал, о котором матросы говорили, что он продал душу дьяволу и теперь у него вместо сердца кусок свинца. Что бы с ним было — с адмиралом, если бы премьер-лейтенант поведал ему хотя бы самую малость из того, что происходило вчера в кухне старой кормилицы Маргрет?

— Здесь вы пьете, — говорил Юленшерна, — и, как мне известно, уже успели на поединке совершить убийство юноши из хорошей семьи. Подумайте о своем будущем! Король выслушает вас в совете. Пусть же ваша речь будет разумной. Вы много лет провели в Московии, вы знаете слабые стороны русского войска. Говорите же о том, что может спасти вашу репутацию, а не погубить вашу жизнь. В дни вашего детства вы были друзьями с моей супругой, она просила меня за вас, и тот совет, который вы получили от меня сегодня, я даю вам по просьбе моей жены.

Премьер-лейтенант взглянул на шаутбенахта. Юленшерна смотрел на Дес-Фонтейнеса твердо и надменно, ничего нельзя было прочитать в этих жестких, кофейного цвета глазах.

— Идите! — сказал Юленшерна.

Дес-Фонтейнес вышел.

В этот же вечер он получил приглашение прибыть к графу Пиперу — шефу походной канцелярии Карла XII и государственному секретарю. В кругах, близких ко двору, было известно, что отец Маргрет в свое время не слишком одобрительно относился к войне с русскими.

— Моя дочь просила меня принять вас! — сказал граф, когда Дес-Фонтейнес ему представился. — Вы были друзьями детства, не так ли?

— В давние времена, граф, — сказал Дес-Фонтейнес. — В те далекие времена, когда вы еще не стали гордостью королевства и не носили титула графа.

Пипер любезно улыбнулся. Он сидел в глубоком кресле — жирный, с короткими, не достающими до полу ногами. Из-под огромного завитого парика смотрели умные пронизывающие глаза.

— Я слушаю вас! — сказал он.

— Я бы хотел выслушать вас, граф! — сказал Дес-Фонтейнес. — Я давно не был в королевстве. Мне бы хотелось знать, что думают здесь о России.

— Царь Петр проиграл Нарву, — словно бы размышляя, начал Пипер. — Проиграл так, что медаль, на которой запечатлен его позор, ныне чрезвычайно популярна. Нам представляется, что единственная наша дорога — на Москву. Мы предполагаем, что когда наши флаги начнут развеваться на древних стенах Кремля, тогда все остальное произойдет само собой. Курица в нашем супе будет сварена. Золотой крест на синем поле, поднятый над русским Кремлем, — единственное разумное решение восточного вопроса, не так ли? Его величеству благоугодно продолжать дело, о котором говорили блаженной памяти Торгильс Кнутсон и достопамятный Биргер. Стен Стурре также учил гиперборейцев тому, что дорога у них — только на восток. Зачем же нам вязнуть в Ингрии или Ливонии, зачем нам мелкие победы, когда слава ждет нас в Москве?

Дес-Фонтейнес молчал, неподвижно глядя в широкое, розовое, спокойное лицо графа.

— Мне также доподлинно известно, — продолжал Пипер, — что блаженной памяти король Карл IX не раз говорил о необходимости для нас захвата северной части побережья Норвегии. Русские имеют один порт — Архангельск. Стоит нам захватить север Норвегии, и торговля с Архангельском пойдет через наши воды. Во исполнение этой мысли его величество, ныне здравствующий король, объявил своим указом экспедицию в Архангельск. Корабли для экспедиции достраиваются. Архангельск будет уничтожен. Но это только начало, временная мера для прекращения связи московитов с Европой. Москва — вот истинное решение вопроса. Надеюсь, вы согласны со мной?

— Нет! — сказал премьер-лейтенант.

Граф Пипер округлил светлые ястребиные глаза.

— Вы несогласны?

— Решительно несогласен.

— В чем же именно?

Премьер-лейтенант помолчал, собираясь с мыслями, потом заговорил ровным голосом, спокойно, неторопливо:

— Многие поражения армий происходили оттого, что противник был либо недостаточно изучен, либо, в угоду тому или иному лицу, стоящему во главе государства, представлен не в своем подлинном, настоящем виде. Изображать противника более слабым, чем он есть на самом деле, унижать его силы и возможности — по-моему, это есть преступление перед короной, за которое надобно колесовать…

Граф Пипер слегка шевельнул бровью: премьер-лейтенант начинал раздражать его.

— Колесовать! — спокойно повторил Дес-Фонтейнес. — Дипломаты и послы, быть может, и правильно поступают, изучая сферы, близкие ко двору и заполняя свои корреспонденции описаниями характеров и слабостей того или иного вельможи или даже монарха, но в этом ли одном дело?

Пипер слегка наклонил голову: это могло означать и то, что он согласен, и то, что он внимательно слушает.

— Проведя восемь лет в России и не будучи близким ко двору, — продолжал премьер-лейтенант, — я посвятил свой досуг другому: я изучал страну, характер населения, нравы…

— Нравы?

— Да, гере, нравы и характеры. Я изучал народ, который мы должны уничтожить, дабы проложить тот путь к Москве, о котором вы только что говорили. Ибо иного способа к завоеванию России у нас нет. Царь Петр, несомненно, явление более чем крупное, но дело не в нем или, вернее, не только в нем.

— Это интересно! — произнес граф Пипер. — Прошу вас, продолжайте…

— Восемь лет я прожил в России, восемь долгих лет. Дважды я был под Азовом, испытал вместе с русскими поражение под Нарвой и был свидетелем многих происшествий чрезвычайных, чтобы не говорить слишком высоким слогом. Вы изволили упомянуть о медали, граф. На ней изображен плачущий Петр и высечены слова: «Изошел вон, плакася горько». Так?

— Да! — усмехнулся, вспоминая медаль, Пипер. — Медаль выбита с остроумием. Шпага царя Петра брошена, шапка свалилась с головы…

— К сожалению, граф, шпага не брошена. Жалкое остроумие ремесленника, выбившего медаль, направлено не к насмешке над порочным, но к затемнению истины для удовольствия высоких и сильных особ. Придворные пииты, так же как и делатели подобных медалей, есть бич божий для государства, если они, желая себе милостей и прибытков, бесстыдно лгут и льстят сильным мира сего, искажая истину…

— Мы отвлеклись от предмета нашей беседы, — сказал Пипер.

— Шпага не брошена, граф! — произнес премьер-лейтенант значительно. — Рука московитов крепко сжимает ее эфес. И нужны все наши силы, весь шведский здравый смысл, весь гений нашего народа, крайнее напряжение всех наших возможностей, дабы противостоять стремлению России к морю. Россияне считают это стремление справедливым. Мы стоим стеною на берегах Балтики. Они эту стену взломают, и если мы не послушаемся голоса разума, Швеция, граф, перестанет быть великой державой.

Пипер иронически усмехнулся.

— Что же делать бедной Швеции?

Дес-Фонтейнес словно не заметил насмешки.

— Шпага брошена только на медали, — сказал он. — Русские не считают Нарву поражением окончательным…

— Участники битвы с русской стороны во главе с герцогом де Кроа, — холодно перебил Пипер, — рассказывали мне, что разгром был полный, что русские бежали панически, что…

Премьер-лейтенант усмехнулся.

— Раненому битва всегда представляется проигранной, — сказал он. — Как же видит ее изменник? Герцог де Кроа, приглашенный русскими служить под русским знаменем, — изменник, стоит ли слушать его? Еще до начала сражения иностранные офицеры объявили битву проигранной и только искали случая, дабы продать свои шпаги его величеству королю. Брошенные своими офицерами, преданные и проданные русские солдаты тем не менее сражались до последней капли крови, и я никогда не забуду тот день, когда они уходили по мосту через Нарву, под барабанный бой с развернутыми знаменами, под прикрытием Семеновского и Преображенского полков. Кто видел это поражение, тот не может не задуматься о будущем.