Приют героев - Генри Олди

– Открой окно!

Убийственно долго возясь со щеколдой, дрейгурица наконец распахнула створки. В спальне заметно посвежело, по коже Анри пробежали зябкие мурашки. Увы, наблюдаемый пейзаж не изменился: скалы, море, парус. У гроссмейстера Эфраима были свои представления о красоте. Сосредоточась, вигилла быстро выяснила, что не в силах снять аппликативный морок. Для этого требовался допуск; в противном случае чуры-хранители, которых в Чурихе расплодилось с избытком, растаскивали стирающие чары по углам.

На всякий случай Анри напряглась, вцепившись в борта лохани.

Нет, в поединке между чарами и чурами победа осталась за последними.

– Балкон! Здесь есть балкон?

– Малый неживой товарищ имеет удовольствие заявить…

– Короче!

– Малый неживой…

Торопиться в Чурихе не умели. Пришлось дождаться, пока дрейгурица завершит накатанный пассаж до конца, и выяснить причину удовольствия малой неживой. Балкон в гостевой спальне имелся. Выпрыгнув из лохани, набросив халат на голое тело, забыв подпоясаться и вихрем вылетая на балкон, вигилла молила Вечного Странника об одном: чтоб с балкона открывался реальный, настоящий вид, а не треклятая маринелла с парусом!

Ее молитва была услышана.

Вцепившись в перила и чувствуя себя ожившим персонажем сна, Генриэтта Куколь смотрела и не знала: радоваться ей или бить тревогу?

Ослушаться барон и не подумал. Сказано Ривердейлом: «Всем оставаться на местах!» – значит, остаемся и смотрим издали. Дело не в том, что знатностью рода граф превосходит барона; и старшинство лет тоже не в счет. Объявись на холме хоть восставший из могилы Губерт Внезапный, герцог д'Эстремьер – дворянин и обер-квизитор Бдительного Приказа, барон вряд ли избрал бы путь слепого подчинения его сумасбродному высочеству!

Просто Конрад глубинной, сыскной жилкой чуял: кого слушать, а кого слушаться. Большинству дворян было бы полезно отслужить в Приказе год или два: умение вести за собой, в нужный момент без проволочек становясь ведомым – полезнейшее качество. Неописуемый словами бросок графа с вершины в гущу битвы лишь подтвердил правильность решения.

Однако спутники барона имели на сей счет собственное мнение.

– Деточки!.. Убивают!

– Рыжий! гнать хн'ах мурда-мурда!.. мы помогай!..

Из-за спины Малого, судорожно вцепившись в борт фургона, выглядывал Икер Тирулега. Он пытался выбраться наружу, но словно незримая сила раз за разом отшвыривала его обратно, в безопасное нутро повозки. Упрямец Тирулега не прекращал попыток. Крепкое дерево крошилось под побелевшими пальцами энитимура, по лицу старика катились крупные капли пота: невероятным напряжением всех душевных сил ловец снуллей боролся с проклятой агорафобией, обострившейся в миг опасности. Там, внизу, погибал его внук, а дедушка Икер не мог прийти на помощь малышу Санчесу! Конрад почти физически ощущал, как фобия рагнарита отступает под напором стальной воли старика, но медленно, слишком медленно…

– Убьют же…

– Граф сказал: ждать…

– Убьют!

– Барон сказал: опрокинемся…

– Граф сказал! Барон сказал! Вечный Странник ему сказал! Сейчас, деточки, сейчас, держитесь, мы быстро… – бормотала, возясь в глубине фургона, Аглая Вертенна.

«Что она там делает?» – недоумевал барон.

Внезапно, еще больше расширив прореху в полотне, наружу вывалился один из старухиных узлов и шлепнулся в пыль. За узлом последовал саквояж графа, непонятно чей баул, котомка Коша, плетеный короб, принадлежавший, по-видимому, Марии Форзац, походный сундучок самого барона, второй сундучок, третий…

Видел бы это Любек Люпузано, камердинера хватил бы удар.

«Что ж ты творишь, почтенная женщина?!» – едва не возопил обер-квизитор, поспешно разворачивая кобылу и отводя ее в сторону, чтобы лошади не зашибло ноги летящей поклажей. Полотно оторвалось с двух краев, обнажив ребра и чрево фургона. Карга, шуруя внутри, походила на Лихо Одноглазое, буйствующее от желания одарить послушных детишек в Мамкин День.

Громко лаял Лю – собаке досталось саквояжем.

– Гони, рыжий!

Старуха облегчала повозку, чтобы та не перевернулась, несясь с холма.

Конрад глянул вниз, на перекресток, утонувший в пыли. Ничего нельзя было разобрать: редкие отблески стали, суматошное движение, как в разворошенном муравейнике, крики, приглушенные ватой расстояния. Вот из облака вылетел темный рыцарь и тараканом помчался прочь, кособочась в седле, прижимая к груди раненую руку.

Его никто не преследовал.

Барона обдало ветром. Молчавшая по своему обыкновению мистрис Форзац, о которой все забыли, едва Конрад посторонился, бросила лошадь вперед, заставив перескочить через груду вещей. Лю, басовито гавкнув, рванул следом за хозяйкой.

– Куда вы?! Стойте!

Ну что ты будешь делать с этими цивильными?! Секунду барон колебался: следовать за самовольной мистрис или остаться? И тут увидел еще двух всадников. Пара наблюдателей, следивших за лже-квесторами от клиентеллы, спешила присоединиться к битве. До людей на холме им теперь не было никакого дела.

Обходя отряд слева, по бездорожью, черные идеалисты мчались на подмогу.

В тот миг, когда барон принял решение скакать наперерез, змеиное шипение разорвало воздух у самого уха Конрада. Ближний всадник дернулся и стал заваливаться набок, цепляясь за повод слабеющими пальцами.

– Деточки!..

Рука Аглаи Вертенны, занесенная для броска, сжимала второе веретено, но оставшийся рыцарь Вечерней Зари был уже слишком далеко.

– Я его возьму! Давайте вниз… только осторожно!..

Последние слова барон кричал через плечо, гоня кобылу вслед уходящему рыцарю. Судьба радовалась остроумной репризе: вновь обер-квизитор преследовал человека в черном. Но на сей раз Конрад собирался достать беглеца любой ценой. Под копытами – жухлая трава, колдобины, ямы. Кусты дружинника бросаются навстречу, пытаясь задержать. Кобыла спотыкается, в груди противно ёкает – нет, ничего, выровнялась. Черная глянцевая спина впереди: хитин жука-трупоеда. Жаль, арбалета нет. Добро, Зло – химере под хвост!

– Стой!

Черный оглядывается, придержав коня, разворачивается навстречу. Длинный палаш покидает ножны, визжа разъяренной ехидной. Лицо всадника совсем молодое, безусое. На кончике носа потешно висит капля пота. Он очень похож на корнета Лефевра: не растерянного юнца, каким был корнет в холле «Приюта героев», а самоуверенного, дерзкого насмешника, желающего блеснуть остроумием перед офицерским собранием. Оба мальчишки; оба до краев полны самоуверенностью.

Что это меняет?

Ничего.

Расстояние было чрезвычайно большим.