Самоубийство Достоевского (Тема суицида в жизни и творчестве) - Николай Наседкин

"Мне всю жизнь представлялось некоторого рода загадкою то обстоятельство, что мой добрый муж не только любил и уважал меня, как многие мужья любят и уважают своих жен, но почти преклонялся предо мною, как будто я была каким-то особенным существом, именно для него созданным, и это не только в первое время брака, но и во все остальные годы до самой его смерти. А ведь в действительности я не отличалась красотой, не обладала ни талантами, ни особенным умственным развитием, а образования была среднего (гимназического). И вот, несмотря на это, заслужила от такого умного и талантливого человека глубокое почитание и почти поклонение..."

Какая скромность жены великого писателя -- великой женщины!

2

И всё же, Достоевский -- покончил жизнь самоубийством...

Призовём в свидетели опять же Анну Григорьевну. По её рассказу, в ночь на 26 января (ст. ст.) 1881 года, когда муж её по обыкновению работал, у него внезапно хлынула горлом кровь. Врачам удалось остановить кровотечение и дело пошло явно на поправку, по крайней мере, 27 января был поставлен утешительный диагноз: артерия в лёгком подживает, через неделю можно будет встать. Как вдруг...

"(...) Проснулась я около семи утра и увидела, что муж смотрит в мою сторону.

- Ну, как ты себя чувствуешь, дорогой мой? - спросила я, наклонившись к нему.

- Знаешь, Аня, - сказал Фёдор Михайлович полушёпотом, - я уже часа три как не сплю и всё думаю, и только теперь сознал ясно, что я сегодня умру.

- Голубчик мой, зачем ты это думаешь? - говорила я в страшном беспокойстве, - ведь тебе теперь лучше, кровь больше не идёт, очевидно, образовалась "пробка", как говорил Кошлаков (доктор. -- Н. Н.). Ради Бога, не мучай себя сомнениями, ты будешь ещё жить, уверяю тебя!

- Нет, я знаю, я должен сегодня умереть (здесь и далее позволим себе подчеркнуть-выделить курсивом некоторые моменты! -- Н. Н.). Зажги свечу, Аня, и дай мне Евангелие!

Это Евангелие было подарено Фёдору Михайловичу в Тобольске (когда он ехал на каторгу) женами декабристов (...) Впоследствии (...) он часто, задумав или сомневаясь в чём-либо, открывал наудачу это Евангелие и прочитывал то, что стояло на первой странице (левой, от читавшего). И теперь Фёдор Михайлович пожелал проверить свои сомнения по Евангелию. Он сам открыл святую книгу и просил прочесть.

Открылось Евангелие от Матфея. Гл. III, ст. II: "Иоанн же удерживал Его и говорил: мне надобно креститься от Тебя, и Ты ли приходишь ко мне? Но Иисус сказал ему в ответ: не удерживай, ибо так надлежит нам исполнить великую правду".

- Ты слышишь - "не удерживай" - значит, я умру, - сказал муж и закрыл книгу.

Я не могла удержаться от слёз. Фёдор Михайлович стал меня утешать, говорил мне милые ласковые слова, благодарил за счастливую жизнь, которую он прожил со мной. Поручал мне детей, говорил, что верит мне и надеется, что я буду их всегда любить и беречь. Затем сказал мне слова, которые редкий из мужей мог бы сказать своей жене после четырнадцати лет брачной жизни:

- Помни, Аня, я тебя всегда горячо любил и не изменял тебе никогда, даже мысленно!

Я была до глубины души растрогана его задушевными словами, но и страшно встревожена, опасаясь, как бы волнение не принесло ему вреда. Я умоляла его не думать о смерти, не огорчать всех нас своими сомнениями, просила отдохнуть, уснуть. Муж послушался меня, перестал говорить, но по умиротворенному лицу было ясно видно, что мысль о смерти не покидает его и что переход в иной мир ему не страшен.

Около девяти утра Фёдор Михайлович спокойно уснул, не выпуская моей руки из своей. Я сидела не шевелясь, боясь каким-нибудь движением нарушить его сон. Но в одиннадцать часов муж внезапно проснулся, привстал с подушки, и кровотечение возобновилось. Я была в полном отчаянии, хотя изо всех сил старалась иметь бодрый вид и уверяла мужа, что крови вышло немного и что, наверно, как и третьего дня, опять образуется "пробка". На мои успокоительные слова Фёдор Михайлович только печально покачал головой, как бы вполне убежденный в том, что предсказание о смерти сегодня же сбудется.

(...) Я весь день ни на минуту не отходила от мужа; он держал мою руку в своей и шепотом говорил: "Бедная... дорогая... с чем я тебя оставляю... бедная, как тебе тяжело будет жить!.."

Я успокаивала его, утешала надеждой на выздоровление, но ясно, что в нём самом этой надежды не было, и его мучила мысль, что он оставляет семью почти без средств. (...)

Около семи часов у нас собралось много народу в гостиной и в столовой и ждали Кошлакова, который около этого часа посещал нас. Вдруг безо всякой видимой причины Фёдор Михайлович вздрогнул, слегка поднялся на диване, и полоска крови вновь окрасила его лицо. Мы стали давать Фёдору Михайловичу кусочки льда, но кровотечение не прекращалось. (...) Фёдор Михайлович был без сознания, дети и я стояли на коленях у его изголовья и плакали, изо всех сил удерживаясь от громких рыданий, так как доктор предупредил, что последнее чувство, оставляющее человека, это слух, и всякое нарушение тишины может замедлить агонию и продлить страдания умирающего. Я держала руку мужа в своей руке и чувствовала, что пульс его бьётся всё слабее и слабее. В восемь часов тридцать восемь минут вечера Фёдор Михайлович отошел в вечность..."261

Именно к сцене-моменту раскрытия и чтения пророчества-приговора из Евангелия Анна Григорьевна, как уже упоминалось, сделала впоследствии сноску-примечание, где объяснила в начале, что слово-выражение "не удерживай" стояло в издании Евангелия начала века, а в более поздних изданиях (в том числе и в нынешних) оно заменено на выражение "оставь теперь". Добавим, что слегка напутала уже сама Анна Григорьевна с нумерацией, ибо означенный предсказательный текст содержится не во 2-м, а в двух стихах третьей главы Евангелия от Матфея -- 14-м и 15-м. Но не это суть важно. Важно то, что вдова великого писателя в дальнейшем тексте сноски-примечания наивно и трогательно пытается сказать-доказать нечто невероятное, а именно -- её Фёдор Михайлович Достоевский умер очень вовремя. Это кажется невероятным, но давайте читать внимательно:

"Слова Евангелия, открывшиеся Фёдору Михайловичу в день его смерти, имели глубокий смысл и значение в нашей жизни (снова позволим себе здесь и далее выделить некоторые знаменательные выражения! -- Н. Н.). возможно, что муж мой и мог бы оправиться на некоторое время, но его выздоровление было бы непродолжительно: известие о злодействе 1 марта, несомненно, сильно потрясло бы Фёдора Михайловича, боготворившего царя -- освободителя крестьян; едва зажившая артерия вновь порвалась бы, и он бы скончался. Конечно, его кончина и в смутное время произвела бы большое впечатление, но не такое колоссальное, какое произвела она тогда: мысли всего общества были бы слишком поглощены думами о злодействе (...). В январе 1881 г., когда всё было, по-видимому, спокойно, смерть моего мужа явилась ?общественным событием? (...). Необычайная торжественность погребального шествия и похорон Фёдора Михайловича привлекла массу читателей и почитателей из среды лиц, относившихся равнодушно к русской литературе, и, таким образом, возвышенные идеи моего мужа получили значительно большее распространение и надлежащую, достойную его таланта оценку.

После кончины великодушного царя-освободителя, возможно, что и семье нашей не было бы оказано царской милости, а ею была исполнена всегдашняя мечта моего мужа о том, чтобы наши дети получили образование ..."

Как видим, Анна Григорьевна утверждает буквально следующее -- Фёдор Михайлович умер очень вовремя: если бы Евангелие не подсказало её мужу умереть 28 января, он бы всё равно умер через месяц с небольшим, после убийства царя "первомартовцами", но тогда смерть его не произвела бы на общество достойного впечатления, он не заслужил бы такого всплеска посмертной славы у читателей, а его дети остались бы без помощи-ласки государства (вдове и детям писателя была назначена ежегодная пенсия в две тысячи рублей)...

Итак, вдова писателя выдвинула гипотезу, связывающую смерть писателя с именем императора Александра. Но ведь проще и убедительнее будет выдвинуть аксиому, связывающую столь внезапную кончину автора "Братьев Карамазовых" с другим Александром -- Пушкиным. В самом деле, бесспорно хотя бы уже то, что именно из-за Пушкинских торжеств 1880 года Достоевский пропустил поездку в Эмс, что губительно (погибельно!) сказалось на его здоровье. Это одно. Второе: именно и, опять же, бесспорно, речь Достоевского о Пушкине -- апофеоз, вершина, пик его прижизненной славы. "Что петербургские успехи мои! Ничто, нуль сравнительно с этим!.."(301, 184), -- справедливо восклицает он в письме к жене вечером того дня. Фёдор Михайлович чрезвычайно серьёзно отнёсся в своё время к предсказаниям известной в тогдашнем Петербурге прорицательницы француженки Фильд, которая в ноябре 1877 года предрекла ему скорую кончину сына Алёши и что уже скоро его самого ожидает такая слава, о какой он и мечтать не смел (это Достоевский-то мечтать не смел!) и, наконец и самое главное, как тут же, по выходе от гадалки дословно сказал-передал её предсказание Фёдор Михайлович Вс. С. Соловьёву: "...меня на руках будут носить, засыпать цветами -- и всё это будет возрастать с каждым годом, и я умру на верху этой славы..."262 Не мог Достоевский не вспомнить это пророчество ясновидящей 8 июня 1880 года, в день, когда оказался "на верху этой славы". И не мог в январе 1881-го не понимать, не осознавать, что его Пушкинская речь, Пушкинский праздник -это именно пик его славы и уже начался, как ему могло показаться, её спад. Другие титаны золотого века русской литературы -- Гоголь, Толстой, Тургенев, Гончаров, Островский, -- пережив пики своей литературной славы, продолжали жить-существовать в её отблесках, опаздывали с уходом. Достоевский, в котором вдохновение ещё било неиссякаемым гейзером, у которого впереди был ещё ненаписанный второй том "Братьев Карамазовых" -страшно, непереносимо и заранее боялся наступления климактерического периода в творчестве, не желал с ним мириться, и -- не смирился бы...