Потомок седьмой тысячи - Виктор Московкин

— Сдурела, матка, — загораживаясь руками, проговорил Попузнев. Он уже давно заметил, что ему, который за долгие годы службы всем известен в фабричной слободке, всегда достается первому, и обижался. — Не по своей охоте, чай! Требуется…

— Изверги! — причитала Евдокия, бережно собирая раскиданное по полу Лелькино приданое. — Креста на вас нету. Чего искали-то?

— Успокойся, женщина, — величественно сказал Цыбакин. — По ошибке зашли к тебе. Извиняй!

И первый вышел из каморки.

7

Как только полицейские, топая сапожищами, вывалились из каморки, Родион торопливо оделся и поспешил в Починки.

Идти надо было мимо бань через железнодорожное полотно, проложенное от складов фабрики к городской станции Всполье. На путях стоял фабричный паровозик с цепочкой вагонов, груженных хлопком, пыхтел, выпуская белый пар, словно, устав от непосильной ноши, решил отдохнуть на перепутье.

Родион не стал обходить состав, нырнул под вагон. Починки начинались сразу же за дорогой: ровные улицы, называемые линиями, утыкались в ручей; с левой стороны поселка вплотную подступало болото — Чертова Лапа.

Летом улицы этого местечка покрывались зеленью, дома, отгороженные заборами, прятались в деревьях и кустах сирени. В сырой год здесь ни пройти, ни проехать.

Еще по прежним годам Родион знал дом Работновых, где не раз приходилось прятать оружие, хорошо знал он и хозяйку дома, вдову, муж которой, рабочий железной дороги, погиб при сцепке вагонов: оскользнувшись, попал между буферами. Елизавета была еще молода, к ней сватались, но она неизменно отказывала, не хотела второй раз испытывать свою судьбу.

Ее Родион застал дома. Гладила белье, видимо, только что принесенное с мороза, оно горой лежало на стульях. Пустив позднего гостя, она вопросительно посмотрела на него.

— Ваську, что ли?

Родион кивнул. Стараясь не наследить, сел на лавку возле двери, вытер рукавом взмокший лоб. Озабоченность его не ускользнула от Елизаветы.

— Во дворе Васька-то. Позвать ли?

— Один он?

— Крутов пришел. С ним укрылись.

— Отведи меня туда.

Вслед за нею Родион прошел темными сенями. Дом был построен по-деревенскому, со двором для скотины. Но по всему было видно, что, кроме десятка кур, сидевших на насесте, никакой живности тут никогда не бывало. Валялась разная рухлядь, у задней стены белели поленницы колотых дров. Освещая перед собой лампой, Елизавета провела Родиона по узкому проходу за поленницами, остановилась у ямы, выложенной кирпичом и полуприкрытой досками. Из ямы пробивался тусклый свет фонаря, слышны были негромкие голоса.

— Вась, пришли к тебе, — позвала Елизавета.

По приставленной лесенке Васька выбрался наверх, с удивлением посмотрел на Родиона.

— Дядя Родя, как же ты… Зачем?.. Артем, давай сюда, — нагнувшись к яме, встревоженно крикнул он. — Что случилось, дядя Родя?

Показался Артем в заломленном на затылок картузе, в брезентовом переднике поверх тужурки, с запачканным краской лицом. Стоял насторожившись, уже зная, что сообщение будет не из приятных.

— После твоего дружка нагрянула полиция. Цыбакин с Фавстовым. Посшибали все табуретки. В соловьевском сундуке рылись. Чуешь, что к чему?

— Вот как! — вырвалось у Артема. — И Цыбакин даже?

— Он и с ним все местные. Хорошо искали… Знали, что искать.

Не скрывая своей взволнованности, Артем дергал на спине завязки передника, развязав, бросил его на руки Ваське.

— Прибери все и закрой. Сегодня уже не до этого. Надо успеть предупредить товарищей.

— Пойти с тобой? — спросил Васька.

— Не надо. Я всего по одному адресу… Боюсь, и он не знает, где живут остальные. Плохо тогда… Ай, Спиридонов! Ну, откуда такие, дядя Родион? — с отчаянием в голосе спросил он, вытирая полой тужурки типографскую краску с лица, — Сам же рабочий, гнет спину на хозяев?.. Вот доверились. А чувствовали неладное, давно чувствовали… Пошли, дядя Родион, до каморок нам вместе.

— Вот что, — остановил его Родион. — Ты спеши, дело такое… Поглядывай только, могли опередить. Не нарвись. А я тут помогу ему. К утру напечатаем, завтра по всем этажам раздадим.

— Ладно, коли так, — согласился Артем. — Теперь уж встретимся утром.

В фабричном полицейском участке Цыбакин сидел в кресле, курил, задумчиво барабанил пальцами по подлокотнику. Никонов и Попузнев стояли у двери навытяжку, с выражением почтительности на лицах, Фавстов, словно изумляясь, разглядывал Василия Спиридонова, испуганного, с бледным от напряжения лицом. Спрашивал:

— Не перепутал ли каморку? Казарму, наконец? Все десять казарм, все каморки — всё одинаковое.

— Никак нет, точно помню-с, — поспешно отвечал Спиридонов. — Сто двадцатая. Слева, как войдешь, стол, справа — сундук… занавеска…

— Сундук, занавеска, — проворчал Фавстов. — Эка диковина. В любой каморке сундуки и занавески.

Цыбакин стряхнул пепел с папиросы себе под ноги, глянул недобро из-под густых бровей на Спиридонова.

— Сегодня ночью будем ликвидировать фабрично-заводскую группу. — Сказал как продуманное, хотя решение пришло только сейчас. — Пока не предупреждены! А этого Александра я тебя заставлю найти. Все исползаешь, дневать и ночевать у фабрики будешь, а найдешь. Иначе головы не сносить. Так и запомни.

8

Из тех, кто входил в фабрично-заводскую группу, единственного человека хорошо знал Артем — Ивана Васильевича Потапова. После собраний Артем никогда не шел в фабричную слободку прямым путем, через плотину. Не ходил потому, что дорога эта вела только к фабрике, была пустынной и заметной. Он считал, что лучше сесть в трамвай, дать круг через весь город, но так надежней: в людской сутолоке легче затеряться.

Однажды, когда он сел в вагон и проехал уже несколько остановок, взгляд его задержался на пожилом рабочем-железнодорожнике, с которым только что был вместе на совещании в трактире Тряпичкина. Тот тоже любопытно присматривался к Артему, хотя и не заговаривал. Оказались они в одном вагоне случайно.

Когда трамвай проехал через мост у Спасского монастыря, железнодорожник очутился возле Артема, который стоял на передней площадке.

— Вот, парень, какое дело: именины у моей старухи сегодня. Будут пироги. Не побрезгуй.

Он так сказал это по-отцовски, с дружелюбием, что Артему и в голову не пришло отказаться. Почти не помнивший матери, он иногда скучал по домашнему уюту. И здесь, не раздумывая, согласился. Доехали до Федоровской церкви, вышли из вагона. Затем железнодорожник повел его по грязной улочке в сторону Московского вокзала. Жил он на Бутырской улице, расположившейся на холме, тихой, почти безлюдной. Из разговора, который у них завязался по пути, выяснилось, что Иван Васильевич, так звали железнодорожника, хорошо знал отца Артема.

— Как же, — говорил он, — в пятом, когда у вас на фабрике всеми делами стал управлять совет рабочих, послали меня наши товарищи: иди, мол, посмотри, поучись, если есть чему. Тут и батьку твоего встретил.

Дом Ивана Васильевича стоял ближе к вокзалу, был покосившийся, с тесовой, обросшей мхом крышей, три подслеповатых оконца смотрели на улицу. Зато двор, куда они вошли через калитку, оказался сущим раем: заросли малины, кусты смородины, не менее десятка яблонь гнулись от обилия плодов, под ними — пчелиные ульи. Здесь, в беседке, увитой плющом, они и сидели, справляли именины хозяйки. Анна Егоровна, пожилая, полнолицая женщина с ласковой речью, приняла Артема, как родного, выспрашивала и все всплескивала руками, слушая его семейную повесть.

— Холерный год как не помнить, — вздыхая, говорила она, узнав, что мать Артема умерла в это время. — Дня не проходило, чтобы кого-то на Донское кладбище не несли. С тех пор, значит, сиротинкой маешься. Нелегко, поди, представляю…

— Сиротинка, — подсмеивался над собой Артем. — Усы уже растут. Скоро своя семья будет.

— Все мы так-то, — понимающе отвечала на это Анна Егоровна. — Хорохоримся, когда тяжеленько бывает. Иначе и нельзя, все тосковать да тосковать, сам в могилу сойдешь.

И все потчевала пирогами, печеными яблоками в сладком соусе, обижалась, что мало ест. Давно Артему не было так хорошо в чужой семье. И, может, от беззаботной легкости, которую он чувствовал, вспомнил Марфушу Оладейникову: только при ней, при ее ласковом внимании бывало ему так легко, как сейчас.

Допоздна засиделся он тогда во дворе домика Потаповых. И вот сейчас, шагая заснеженными улицами в сторону Бутырской, думал он, что, не пренебреги он правилами конспирации, о которых постоянно напоминал Бодров, не знал бы и этого единственного адреса. Все-таки была какая-то надежда: может Иван Васильевич имеет сведения о других членах фабрично-заводской группы и сумеет предупредить о состоявшемся обыске.