Последний роман - Владимир Лорченков

В Белоруссии цветут поля голубики, если идти долго лесом, то можно выйти на огромную поляну, которая пружинит, и сочится водой, это мох, на на мху ягода, и малыш с братом собирают ее. Собирают грузди. Большие вкусные грибы, их Мама Вторая солит в бочке на балконе, куда уже не боится выходить подросший малыш. Все боятся радиации. В школе Малыша и его соучеников обследуют на щитовидку — просто вызывают в коридор во время уроков, и медсестра прикладывает к шее каждого ученика десертную ложечку. Смех один. Им дают сладкие маленькие таблетки, которые, вроде бы, делают из гречихи японцы, и это чудо-средство помогает от радиации. А что это, радиация? Папа Второй мог бы рассказать, но пока он а Чернобыле, — занят тем, что зарывает пораженную технику в землю, старается обходить места, где счетчик показывает самые высокие дозы, и вечерами парится в бане и пьет кагор. Других средств нет. Каждое утро он, придя во главе команды в город, со злостью видит разрытые могильники, это спекулянты достают автомобили, телевизоры, видеомагнитофоны, — и смертоносные вещи разъезжаются по всему Союзу. Спекулянтов ловят. Иногда пристреливают сразу же, — а чаще всего сдают милиции, — но ставки очень уж высоки, один автомобиль это целое состояние. Умирают в таких за месяц. Папа Второй разводит огонь в лесу, и, стоя вдалеке, наблюдает за тем, как в пламени появляется невиданный цвет — какого нет на планете Земля. Он не красный, не синий, не желтый. Чернобыльский цвет. Папа Второй запомнит его навсегда, ему некому пока рассказать об этом, он не отправляет письма домой, чтобы радиация не попала, и просто ждет, когда время его командировки кончится. Как там мальчишки. Скучаю по своим.

Малыш с братом плавают все лучше, и начинают ездить на соревнования, объезжают всю Белоруссию. Гомель, Светлогорск, Солегорск, Солнечнегорск, Осиповичи, Барановичи, Минск, Брест… Всюду призы. Малыш получает за первое место на дистанции четыреста метров кролем веселого клоуна Клепу; за второе место на двести комплексом — несколько книжек о спорте; за неизменно первое место на сто спиной — турник, который можно смонтировать и установить дома; за первое место на двести спиной — электронный морской бой, за третье место на двести брасс, хотя это вообще-то не его вид — махровое полотенце. Брат болеет. В самом конце соревнований, когда почти все зрители расходятся, на тумбочку становится и он — это заключительная дистанция в полтора километра кролем, — и тогда уже Малыш идет по бортику за братом, громко кричит, срывает голос. Всегда переживает. Между городами чистые аккуратные дороги, и тренер спрашивает детей, не хотят ли они спеть, чтобы время прошло незаметнее, и, не дождавшись ответа, сразу же начинает. Старая мельница-крутится вертится. Николаев отстой. Серов отстой. «Ласковый май» — что надо. Малыш, который никогда не слушал музыки дома — ну, кроме нескольких пластинок — с удивлением узнает все это от одной из девочек. Кажется, брассистка. Слушают магнитофон. Даже целуются, но она похожа на обезьянку, так что Малышу не очень хочется, хоть ему и приятно, что она глядит на него так проникновенно. Тренер подбадривает. У него кривые ноги, он очень похож на Влада Листьева, которого только-только начали показывать по телевизору, и он женился на молодой тренерше по плаванию же, вызвав пересуды родителей. Бьет досочкой. Правда, без особого усердия, а за провинность, и всегда в меру, но у Малыша это все равно вызывает протест и негодование. Его не бьют. Тренер жесткий, — даже жестокий, — и как-то заставляет всю группу приседать триста раз и отжаться двести, из-за того, что занятия начались не вовремя. К середине многие плакали. Малыш садится на деревянных ногах на десять раз больше, чем положено, и отжимается так же, и тренер поглядывает на него с усмешкой. Значит, ерничаем? Малыш получает еще сто приседаний и пятьдесят отжиманий в нагрузку, и, конечно, ломается, — тело его попросту не слушается. То-то же. Вечером Мама Вторая дает мальчикам по столовой ложке десертного вина, и Малыш думает, что кагор это очень вкусно, хотя, конечно, совсем не вкусно, когда пьешь его в количествах больших, чем ложка. Тошнотворное сладкое пойло. Малышу нравится кагор и нравится ликер «Веллингтон» из черники, который мать увезла из Венгрии, он тоже сладкий и слабоалкогольный. Малыш ест паштет. С курицей или головой свиньи на жестяной крышке, — он такой вкусный, что банки на троих не хватает. Сгущенка, паштет. Много консервов и мало овощей, которые уже становятся в то время дефицитом. А уж свежее мясо и подавно. Это все Горбатый. Мама Вторая и слышать не хочет критики в адрес Первого секретаря, потому что он за свободу и против партократов, в конце концов, разве не благодаря Михаилу Сергеевичу она может спокойно читать заметки диссидентов в журнале «Октябрь» или «Новый мир»? Народ читает. Тиражи «толстяков» неслыханные — до нескольких миллионов, — и много лет позже новый редактор «Нового мира» Василевский признает в интервью «Русскому журналу» — вообще без тиража, электронному, — что ситуация была неестественная. Камерные издания. Тем не менее, их читают тогда все и Мама Вторая выписывает в библиотеку что пожелает, денег много, бюджеты все еще советские. Наступает рынок. Чтобы приучать к нему детей, Мама Вторая договаривается с сыновьями о работе в библиотеке. Выносят книги. За работу получают рубль вознаграждения, и за месяц Малыш зарабатывает себе на подводное ружье, о котором столько мечтал. Только ружья нет. Дефицит. Зато Малыш впервые в жизни устает от работы, и так сильно, что засыпает однажды вечером в кресле, и у него нет даже сил почесать себе бровь, — так что это желание само проходит. В школе хорошо. Малыш дружит с одноклассниками, ему нравится одна из них — Женя Светличная, — красивая девочка с зачесанными волосами, и как-то он ловит на себе ее взгляд во время урока литературы. Не отводит глаз. Так они смотрят друг другу в глаза сорок пять минут и Малыш думает, что он, кажется, невероятно влюблен. Интересно, а она? На следующий день он снова глядит на нее, и она на него, и так они проводят дни в школе, вызвав внимание классной руководительницы, которая тактично намекнет детям в разговоре поодиночке, что нужно и учебой заниматься. Я люблю ее. Малыш убеждается в этом, когда Женя Светличная не приходит на занятия несколько дней, это она болела. Малыш скучает. Девочка возвращается и они снова глядят друг на друга, долго-предолго. Она невероятно красива, у нее белый воротничок, волнистый, и Малыш будет любить такой покрой платья всегда. Женя ему улыбнется. Расстояния меняют судьбы, напишет позже классная руководительница Маме Второй — своей подруге — когда справится о судьба Малыша, сообщив о рождении у Жени Светличной уже четвертого ребенка. Мама Вторая скажет об этом Малышу, но он девочку даже не вспомнит — трудно сохранить что-то в памяти из тех пятнадцати школ, в которых мы учились, правда, ма, спросит он мать, и та вновь почувствует легкое и такое приятное чувство вины, — хотя, конечно, он помнит. Была ведь и переписка. Даже сохранилась. Несколько десятков конвертов с неумелыми письмами — а какие ты можешь написать в двенадцать-то лет, — в начале которых обязательно несколько слов о погоде и о том, сколько стоит черешня в Кишиневе и Бобруйске, глупостями кто кому нравится и не нравится, и так почти все, и только в последних — уже что-то более конкретное. Знаешь, возможно, тебе это покажется ужасно смешным, но я должен сказать тебе что-то очень важное — пишет Малыш. Конечно, в постскриптуме. Проходит месяц. Ну, почему же мне что-то должно показаться смешным, если это может оказаться вовсе не смешным, отвечает девочка, и добавляет — говори. Еще месяц. Я тебя люблю, пишет дрожащей рукой Малыш после обычного письма, в самом начале которого, конечно же, сообщает о погоде в Кишиневе. Месяц. И я тебя, пишет она, и мир взрывается: в окна бьют фонтаны радуги, и Малыш обдумывает, как им следует пожениться, когда они вырастут. Конечно, на воздушном шаре. Конечно, переписка заглохнет. Засохший цветок, булавка, коричневое уже пятнышко высохшей крови на одном из листочков, и маленькая черно-белая фотография. Малыш забудет, все забудет. Всю эту охапку случайно найдет кто-то из его университетских приятелей, когда придет в гости на съемную квартиру Малыша — тот как раз перетащит скопом все свои вещи из родительского дома, — и здорово посмеется. Вечеринка в разгаре. Детские письма, ну-ну. Здравствуй, сегодня в Бобруйске похолодало, а килограмм конфет стоит… В Кишиневе килограмм конфет стоит, и уже очень тепло… Взрывы хохота, клубы дыма, в углу в клетке мечется попугайчик, купленный на новоселье на счастье, — и только лица у девушек станут почему-то задумчивыми, — и улыбка Малыша будет гаснуть, пока непонятливый заводила будет все читать, да читать вслух. Наконец, Малыш рявкнет. Да заткнись ты! Нависнет над шутником, который даже задрожит, так страшен будет вид Малыша — сам задрожит, вырвет из руку охапку бумаг, и бросит все на поднос, подожжет, и напьется, очнется под утро. Неправду говорят, будто пьяницы спят крепко, это только пока алкоголь действует, — так что это будет ранее утро, еще даже не рассветет. Побродит по квартире. Выпьет воды. Подойдет к столу. Поворошит пальцем пепел. Принюхается. Пахнет кислым, значит, кто-то вчера не сдержался и сблевал. Заглянет под диван. Поморщится.