«Друг мой, враг мой…» - Эдвард Радзинский

Раздался несмолкаемый шквал аплодисментов. Мы преданно, бесконечно аплодировали, отлично зная, что все это – ложь. Мой друг Коба мог презирать нас всех…

На следующий день, входя в его кабинет, я столкнулся в дверях с выходившим оттуда Ягодой…

Коба сидел за столом, на котором лежала огромная куча бюллетеней. Я понял – это те, кто голосовал «против». Рядом с бюллетенями – листы… и на них столбиком написаны фамилии… Всех проголосовавших против Кобы вычислил Ягода.

Уже после смерти Кобы я узнал: их было двести семьдесят! Двести семьдесят горячо аплодировавших ему делегатов тайным голосованием высказались против него. Но не нашлось ни одного из нас – из «железной ленинской гвардии», кто заявил бы вслух о своих убеждениях. Такой был страх! Причем даже не страх смерти, это ведь происходило еще до террора. Это был страх ссылки, жалкий страх потерять привилегии! Но даже в дни самых страшных казней Нерона все-таки находились сенаторы, выступавшие с речью против Цезаря. Хотя они знали точно: это – смерть. Но ведь говорили! Вслух! А тут – ни одного… Думаю, голосование доказало моему другу самое главное: никакой железной партии более не существует. Теперь Коба мог без опаски приступить к любым действиям.

Мы не понимали, что на том съезде проголосовали за собственную смерть.

Итак, Коба сидел за столом над списками, покуривал трубку. Потом сказал:

– Вчера читал статьи Ткачева. Бухарчик дал. Много пустой шелухи, но одна фраза хороша. Бухарчик ее часто цитирует… Ткачева спрашивают: «Скольких людей придется ликвидировать, если власть захватим мы, революционеры?» И Ткачев отвечает: «Надо думать о том, скольких можно оставить!» Мысль хороша. Но уверен, они слабы были выполнить. И у нас тоже больше разговоров. Ильич завещал: Революцию не делают в белых перчатках. Это трудно – убивать ради дела Революции. Как любил повторять наш с тобой учитель в семинарии: «Надо быть Гераклом, чтобы очистить авгиевы конюшни». – Он засмеялся, а я похолодел.

Помню, он долго молчал. Потом поднял голову и сказал:

– Благодари Бога, что тебя тут нет. – И постучал трубкой по бумаге.

Думаю, именно тогда, сидя над бюллетенями, он окончательно принял решение.

Любовь Бухарчика

Теперь каждый раз в кабинете Кобы я заставал Ягоду. Что-то готовилось, но я не понимал тогда что. Хотя Ягода часто докладывал в моем присутствии. Обычно эти доклады происходили в форме читки донесений агентов. И при мне они всегда касались Бухарина.

– Товарищ Бухарин встретился с товарищем Лариной в ресторане. Как сообщил наш сотрудник, он сказал товарищу Лариной: «Зимой во время похорон Луначарского я стоял у его гроба и вдруг представил свою смерть. Колонный зал Дома союзов. На сцене урна, увитая цветами, и Коба выступает: “Пусть Николай не раз ошибался, но Ленин его очень любил”…»

Коба заметил то ли мне, то ли Ягоде:

– Красивую смерть загадал для себя товарищ Бухарин… А я вот вспомнил стихи товарища Омара Хайяма. Поучительные стихи: «Легкой жизни ты просил у Бога, легкой смерти надо бы просить»…

На следующий день я опять застал чтение Ягоды о Бухарине.

– Товарищи Бухарин и Ларина встретились вчера вечером. Как сообщает наш сотрудник, это произошло в следующем порядке. Они пошли в гостиницу «Метрополь» – товарищ Ларина там проживает после смерти товарища Ларина. Постояли около ее квартиры. Наш сотрудник стоял внизу на лестнице и записал то, что понял… – Ягода продолжил читать пьесу о любви, записанную сексотом: – «Товарищ Бухарин сказал: “Любовь – первое из слов Создателя. Когда он произнес: “Да будет свет!”, тогда родилась любовь”. После этого они долго целовались с товарищем Лариной. Потом товарищ Бухарин прочел стихотворение антисоветского поэта товарища Мандельштама, из которого удалось записать: “И море, и Гомер – все движется любовью”. Далее он читал стихи слишком быстро, и текст стихов был путаный. Потом товарищ Бухарин заявил: “Ты хочешь, чтоб я пошел к тебе сейчас же?” Товарищ Ларина ответила: “Хочу”. Товарищ Бухарин: “Но в таком случае я никогда уже не уйду о тебя”. Товарищ Ларина: “Уходить не надо, милый”…» По нашим предположениям, они стали в эту ночь сожительствовать…

– Какие догадливые, – мрачно усмехнулся Коба.

– Мы приставили к нему нового шофера, у прежнего был не очень хороший слух…

На этих словах вошел секретарь и сообщил, что пришел… Бухарин! Коба засмеялся, велел Ягоде подождать.

Ягода ушел, но меня Коба оставил. Помню, Бухарин буквально влетел в кабинет.

Он был очень взволнован. Пушок редких рыжеватых волос стоял гребнем на голове. Он начал от двери, не обращая внимания на меня:

– Когда моих учеников решили выслать, я согласился. Но сейчас, Коба, я узнал, что после моей речи некоторых арестовали.

– Значит, правильные выводы сделали из твоей речи, – ответил Коба. – Вольнодумов нужно строго учить.

– Вольнодумцев, – поправил Бухарин, – надо прощать, если они дети.

– Вольнодумов, – упрямо повторил Коба, – можно простить… если раньше ты их уничтожил. Шучу. Простим, конечно. Как не простить, раз такой заслуженный человек просит… «Любимец партии». Чего не сделаешь для Любимца!

Бухарин предпочел не заметить яростной иронии (или, что точнее, испугался ярости Кобы) и… заговорил о другом!

– Знаешь, Коба, я женюсь.

– Что ты говоришь! На ком?

– На дочери Ларина… Я долго думал. Такая разница в возрасте… Но она меня любит.

– В добрый час. У нее, наверное, много друзей среди арестованных вольнодумов? Это перед ней тебе неудобно? – Бухарин растерянно смотрел на него. – Шучу. А ты совсем разучился шутить. Но с женитьбой тебя поздравляю. – И Коба обнял Бухарина.

Когда тот вышел, он сказал:

– Видишь ли, Фудзи, мне хочется, чтобы ты подружился с ним… в дальнейшем. Но пока внимательно наблюдай за этим неискренним товарищем.

Коба замолчал. И я понял, почему так часто попадал на доклады Ягоды о Бухарине. Я торопливо возразил:

– Но, Коба, мне нужно ехать в Париж. Мы должны наладить новый канал связи с Германией.

– Ты будешь налаживать то, что я тебе прикажу…

Вот так он сделал меня стукачом при Бухарине.

Думаю, в тот день я… сломался.

Погром старых борцов

Летом того же 1934 года газеты всего мира сообщили о невероятной новости – разгроме путча вчерашних сподвижников Гитлера.

Я с изумлением читал на работе иностранные газеты. Гитлер уничтожил множество отцов нацистского движения – «старых борцов» – штурмовиков. Журналисты гадали, что же произошло в Германии. Не скрою, я тоже не понимал. Еще при мне началась эта странная полемика Фюрера с главой штурмовиков Ремом и обозленными ветеранами штурмовых отрядов, приведшими Фюрера к власти.