Чекисты рассказывают. Книга 3-я - В. Шевченко

— Что-то общее между этими лицами, несомненно, имеется, — решительно сказал Веня.

К такому же заключению пришли и другие сотрудники отдела, которым, без посвящения в суть дела, были показаны снимки Мальта и Мишутина.

Теперь свое слово должен был сказать человек, лучше которого никто не знал Мишутина, — его жена. Заодно Дружинин решил ознакомить ее с данными словесного портрета Мальта, вскоре полученными от Сологубова.

Эти данные тоже оказались неопределенными и двойственными. Многое во внешнем облике Мальта напоминало Мишутина: небольшого роста, худощавый, глубоко посаженные глаза, прямой нос, тонкие губы, гладко причесанные на косой пробор, темные, с сединой волосы... Однако на этом, пожалуй, сходство и кончалось. Мишутин был бледнолиц, а у Мальта кожа смугловатая, и не от загара, как подчеркивал Сологубов, а скорее всего от природы. Для Мишутина была характерна энергичность, подвижность, быстрота в движениях, в частности разговаривая, он любил ходить по комнате. У Мальта такой привычки нет, в движениях он сдержан — прямая противоположность его хлесткости на язык. («В выражениях не стесняется, иронически-желчный субъект».) Мишутин говорил быстро, скороговоркой, а у Мальта говор слегка гортанный, неторопливо-четкий, хотя и не медлительный. По-русски Мальт разговаривает чисто, без какого-либо акцента, но в его речи иногда проскальзывают слова и выражения, едва ли свойственные Мишутину, вся сознательная жизнь которого прошла в Советской стране. Мальт, например, никогда не скажет «СССР» или «Советский Союз», а всегда — «Россия». И не «советский народ», «советские люди», а — «русские» или «эти русские». Во время допроса Сологубова, который Мальт вел на русском языке, у него раза два вырвалось: «Доннер веттер». На этот счет Сологубов сделал такое примечание:

«Мне кажется, что люди, знающие несколько языков, ругаются, как и думают, в большинстве своем все же на родном языке, исключая, разумеется, случаи, когда ругань не результат эмоционального взрыва, а намеренно обдумана».

Дружинин нашел примечание существенным: определение национальной принадлежности Мальта явилось бы решением доброй половины задачи. Но до этого было еще далеко: отрывочные факты, годные как строительный материал для предположений, не давали цельной, законченной картины.

Ознакомив со всей этой информацией приглашенную в комитет жену Мишутина, Дружинин выложил перед нею на столе сделанные Сологубовым снимки Мальта.

Побледневшая от волнения маленькая женщина сперва окинула эту необычную фотовыставку беглым взглядом усталых, прищуренных глаз, потом стала брать слегка дрожавшей рукой по очереди каждую карточку и подолгу ее рассматривать. Через какое-то время на столе образовалось две стопочки снимков: в одной их было одиннадцать, в другой — четыре.

— Что это значит, Анастасия Владимировна? — спросил Дружинин.

— Вот на этих фотографиях, — она указала на меньшую стопку, — кое-что вроде есть от Мишутина. Но очень немногое.

— А на остальных?

— В них я не нахожу сходства с мужем.

— Но ведь вы его не видели более четырнадцати лет

— Да, конечно, за такой срок он мог сильно измениться. И все же...

— Вы хотите сказать, это не Мишутин?

— По-моему, нет.

Суждение было слишком авторитетным, чтобы его игнорировать. Можно считать, именно с этой минуты чаша весов с доводами, говорившими, что Мальт — не Мишутин и даже вообще не русский человек, начала заметно и убедительно перевешивать. И Дружинин, мысленно выверяя родившуюся версию, полагал, что этот перевес прочный и окончательный...

Но сегодня утром было получено еще одно донесение от Сологубова. Оно-то и омрачило Николая Васильевича. Сологубов сообщал из Англии, где в разведшколе обучались шестеро его подопечных энтээсовцев, опознавательные данные на этих шпионов, готовившихся для заброски в СССР. А в конце была небольшая приписка:

«На днях на лондонском аэродроме я встретил возвращавшегося из США Осипа Жменькова. В беседе со мной он подтвердил свое прежнее высказывание о Мишутине, известном ему еще с военных лет по лагерям военнопленных. Подробности сообщу дополнительно».

Итак, круг опять замкнулся на Жменькове. Дружинин отыскал в своей желтой папке выписку из показаний Сологубова после его явки с повинной. Там говорилось:

«Однажды в преподавательской комнате разведшколы, где я оказался как исполнявший обязанности помощника инструктора, зашел разговор о будущем заместителе шефа «Службы-22». Преподаватель Жменьков назвал Мальта. При этом охарактеризовал его: «До того как стать разведчиком, он был кадровым военным, генералом Советской Армии, командовал дивизией, потом перешел на сторону немцев. Настоящая его фамилия не Мальт, а Мишутин...»

— Как же все это понимать, Николай Васильевич? — озадаченно спросил Воронец, когда Дружинин закончил рассказ о результатах поиска. — Может, какая-нибудь путаница, ошибка?

— Ошибка? Чья?

— Ну хотя бы этого преподавателя разведшколы, о котором вы сейчас говорили.

— Вообще-то, конечно, не исключено, — задумчиво сказал Дружинин. — Но факты есть факты. От них никуда не денешься.

— И что же теперь?

Как что? Будем во всем разбираться до конца, до полной ясности.

— Николай Васильевич, а мне можно на фотоснимки этого Мальта поглядеть? — с не присущей ему робостью поинтересовался Воронец.

— Ну, разумеется, — улыбаясь, пробасил Дружинин. — Я вам их завтра покажу, они у меня в служебном сейфе... А что у вас новенького, Иван Тимофеевич?

Воронец по-обычному шумно, с жестикуляцией стал рассказывать. В Москве он проездом. Путь держит в Горький, где уже около месяца бригада его земляков с Минского автозавода трудится вместе с волжскими автомобилестроителями — обмениваются опытом. В столице остановился на денек, чтобы повидать Николая Васильевича, поговорить об общем деле и показать одну недавно найденную вещицу.

— Что за вещица? — спросил Дружинин.

Воронец живо поднялся из-за стола, принес из прихожей свой небольшой фибровый чемоданчик, раскрыл и протянул Дружинину тускло блеснувшую в свете лампы солдатскую алюминиевую флягу, слегка погнутую у горлышка, с несколькими вмятинами по бокам.

— Где вы ее нашли?

— А там, — махнул рукой за окно Воронец, — на месте последнего боя Мишутина.

— Снова туда ездили? — Дружинин покачал головой. — Однако упрямый вы человек. Ведь мы с вами, кажется, договорились: след Мишутина надо искать на той стороне, за границей. И мы это делаем.

— Вам, конечно, виднее, Николай Васильевич.

— Так в чем же дело?

— Как вам объяснить...

Собственно, объяснять ничего не требовалось. Дружинину и так все было ясно. До определенной поры у Ивана Тимофеевича была в руках ниточка, которая вела его в поиске: не генерал ли Мишутин возглавлял партизанский отряд «Мститель»? Весной этого года выяснилось, что командиром отряда был другой генерал. Об этом Воронец тогда же сообщил Дружинину. И тот ему в ответ написал, что уже начал новый этап поиска — за границей. Но Иван Тимофеевич, видимо, не особенно верил в это начинание и продолжал действовать по-своему. Он никак не мог примириться с предположением, что Мишутин попал в плен, изменил Родине, встал на путь сотрудничества с ее врагами. Это не укладывалось у него в голове, противоречило тому, что он знал о бывшем своем комдиве. Ему хотелось, чтобы все скверное, что услыхал он о Мишутине, обернулось недоразумением, дурным сном.