Каждый любит как умеет - Анна Малышева

– Нет, мне нужно знать сейчас. А то я заберу свой листок.

– Ты хочешь поставить себя в исключительное положение? – спросил он с почти незаметной улыбкой.

Таня резко ответила:

– Я и так в исключительном положении. Я лечилась у психиатра, и меня не вылечили. Об этом тут никто не знает. И я не хочу, чтобы они узнали. Меня и так ненавидят.

Макс замер, но тут же снова заулыбался. На этот раз довольно приветливо:

– Ты этого стыдишься? Напрасно. Многим людям не мешает подлечиться у психиатра, но не все решаются пойти к такому врачу. Вот именно, как ты говоришь – они стыдятся. А что ты написала? Хочешь, чтобы мы посмотрели это сейчас?

Он достал из папки стопку измятых листков разного формата и принялся их разбирать:

– Твоя фамилия?

– Гамбарян. Меня зовут Таня.

– Вот, нашел. Давай посмотрим.

Он углубился в чтение. Таня села перед ним на кран стола и заболтала в воздухе ногами. Она внимательно рассматривала его галстук, пока он читал. Дождавшись, когда Макс поднимет глаза от листка, она небрежно спросила:

– Ну, разве это не дурдом?

– Почему же дурдом, – удивился он. – Это интересно. Кажется, тебе удалось раскрепоститься. Что для тебя значит серая кошка? У тебя была серая кошка?

– Никогда в жизни. Ни кошки, ни собаки. Мне боялись их заводить.

И она честно рассказала ему историю, которая произошла много лет назад в Ереване. Макс слушал очень терпеливо и ничем не проявил своих чувств. Девушка рассказывала очень подробно, даже с излишними подробностями о том, как пищали умирающие котята, как сипела их мать, когда она ударяла ей в живот ногой… Она сделала все, чтобы увидеть на лице учителя отвращение. Тогда бы она расхохоталась и сказала, что все выдумала, что он идиот, если считает, что может так просто залезть в чужую душу. Но он слушал очень спокойно, и она почти пришла в отчаяние. Когда Таня закончила рассказ, он кивнул:

– Будем продолжать. Тут говорится еще о Маше. Маша – это твоя…

– Это я!

– Постой, – он слегка занервничал. Наверное, ему казалось, что ехидная ученица от нечего делать его разыгрывает. – Ты сказала, что тебя зовут Таня?

– Это я так себя зову, – отрезала она. – Потому что ненавижу свое имя. Маша. Машутка. – Девушка скривила губы. – Вам самому не противно?

– Ничуть. И ты говоришь, что тебя лечили?

– Ага! – энергично кивнула она. – Велели пить бром, принимать ванны и прочее. Короче – полная муть. Я и не лечилась.

Макс посмотрел на часы и, видно, принял какое-то решение. Он попросил Таню помочь ему собрать разбросанные по столу работы. Принял у нее папку и двинулся к выходу. Он не прощался с ней, и это вселяло в нее некоторую надежду. Так, как будто врозь, а на самом деле вместе, они вышли за ворота школы. Только тогда он снова обратился к ней:

– Ты живешь далеко?

– Здесь рядом. А вы?

Он жил на Солянке. Таня ахнула:

– Вот здорово! Вы, наверное, слышите куранты?

– Только по ночам, когда нет движения, – рассмеялся он. – И не завидуй мне. Это коммуналка. Правда, там две большие комнаты.

– Вы живете один? – Таня шла в ногу с ним, довольно расхлябанным шагом. Но это было от смущения. Он ей очень нравился. Больше, чем кто-либо другой. Если учесть, что она вообще мало на кого обращала внимание, то можно было считать, что Максу очень повезло. Он заявил, что живет не один, и больше ничего пояснять не стал.

– Вы живете с женщиной, – небрежно бросила Таня. – Не стесняйтесь меня, все нормально. Постойте-ка, я сейчас.

Она достала из сумки сигареты, закурила и предложила закурить Максу. Тот поморщился:

– Тебе очень хочется казаться взрослой? Таня, давай-ка по домам. Я устал.

– Я и есть взрослая, – усмехнулась она. – Чего вы переживаете? Мы же не в школе. Да и школу я закончу через два месяца. На мне нет формы. Вы что – думаете, всякий может на глаз определить, что я ученица, а вы учитель?

Он пожал плечами. Таня в тот день была одета в новенькие голубые джинсы, дорогие кроссовки и красный свитер из пушистой шерсти. Девушка была права – она казалась совсем взрослой. Ее лицо с неправильными, вызывающими чертами казалось взрослым лет с четырнадцати. А фигура и подавно была женской. И со всем этим – с ее полной грудью, крашеными губами, дымящейся сигаретой – очень не вязался детский голос, которым она вдруг спросила:

– По-вашему, я нормальная?

Макс растерянно хмыкнул.

– Вы не отвечаете, – угрюмо сказала девушка. – Значит, вы считаете, что избить кошку могла только ненормальная?

– Ты так ненавидишь кошек?

– Я их боюсь, – она вздрогнула и вдруг взяла его под руку.

– Ты их боишься с тех пор, как избила ту кошку, или это было и раньше?

– Не помню. Ничего не помню. Но с тех пор я точно их боюсь. И я скажу вам правду. Мне очень трудно жить. По мне не скажешь, да?

Макс поколебался. Взглянул ей в лицо. Она смотрела на него с доверчивым ожиданием. Наконец он предложил поехать к нему и выпить кофе. И она приняла это предложение так спокойно, будто всю жизнь только и ездила к полузнакомым мужчинам. На самом деле он был первым.

Он стал ее первым мужчиной через две недели. Это случилось у него, на Солянке, в одной из тех больших комнат, которыми он так гордился. Женщину, с которой жил Макс, Таня никогда не видела. Та до вечера сидела в Ленинской библиотеке, а когда приходила домой – кофейные чашки были вымыты, кровать застелена, а соседи ничего ей не говорили. К Максу иногда приходили ученицы, которых он готовил в университет на психфак. К этому все привыкли.

Они были знакомы всего ничего, а он уже знал о Тане больше, чем родная мать, и уж тем более больше отца. Он делал то, чего никто не делал для Тани раньше. Он говорил с нею, он ее слушал. Он заставлял ее вспоминать то, что вызывало у нее слезы, глухие рыдания, приступы ненависти – к нему, к себе, ко всем на свете. Он заставил ее вспомнить то, что она забыла, о чем не желала вспоминать никогда.

– Я теперь понимаю… – всхлипывала она, лежа на диване с закрытыми глазами. Макс сидел рядом на стуле. Кончился очередной сеанс. – Не знаю, сколько мне было лет, но он бил маму ногами в живот. Я помню – она упала на пол, а он бил ее ботинками. То левой ногой, то правой. Я была рядом, и я молчала. Наверное, он был пьян. Наверное, папа был пьян.

Она повторила это несколько раз, пока сама не поняла, что ее заносит. Тогда Таня замолчала. Макс зашевелился и дал ей носовой платок. Она взяла его, но слезы вытирать не стала.

– Почему ты молчала? – спросил он.

– Я боялась… Боялась сделать хуже.