Огни святого Эльма - Владимир Евгеньев

Католик зашел в каморку, куда заперли отца Олега. Растрепанные волосы Ханса спутались, он плакал.

— Что с вами? — спросил русский священник. Его собеседник сел на стул и начал рассказывать:

— Простите меня, что хотел вас убить и ударил, это было от отчаяния, я ведь тоже христианин. Хотя сейчас у меня такое чувство, что я перестаю верить. Умоляю, простите, я ничтожество и грешнейший из всех людей! Мои вера и проповедь не принесли мне ничего кроме страданий. Иногда мне даже кажется, что капитан прав, Господь неумолим. Раньше я был готов часами переубеждать любого, кто не чтит святость папского престола и не признает непорочное зачатие, я ненавидел представителей других конфессий. А сейчас я даже не уверен, что Бог существует. Моя душа пуста, — Ханс вздохнул, обхватил голову руками и начал рассказывать:

— Моя мать была женщиной легкого поведения. Она не была привязана ко мне узами материнской любви и надолго оставляла меня одного, я плакал в пустой каморке под лестницей и сходил с ума от детского глупого страха, мне чудились огромные чудовища, готовые напасть из темных углов комнаты. И я сидел на узкой кроватке, дрожа и боясь пошевелиться. Мама приходила обычно под утро, пьяная, иногда она целовала меня, гладила и исступленно рыдала. Помню, в хорошую погоду я выходил на задний двор, где собирались полуодетые женщины. Они говорили пошлости, пили, рассказывали истории из своей жизни. Я гулял с еще несколькими детьми проституток из притона, мы делали кораблики, пускали их по лужам, и еще часто играли, что занимаемся любовью.

А когда мне исполнилось четырнадцать лет, меня перевели в большую комнату с красивой кроватью. Я был счастлив покинуть тесную сырую комнатушку под лестницей. Ночью ко мне пришли двое мужчин. Как это было ужасно, они схватили меня, связали, засунули кляп в рот и делали со мной ужасные мерзости. Я был силен, но не настолько, чтобы справиться с ними. На следующий день я разбил окно в комнате хозяйки притона, украл большую сумму денег и сбежал.

Я скитался по городу и воровал. Мною овладела какая-то злоба, я убивал кошек, участвовал в жестоких уличных драках. И, ужас, ужас, я до сих пор это помню, и испуганные глаза этого ребенка стоят у меня перед глазами. — У Ханса задрожали руки, и он сотрясся от рыданий. — Я насильно сделал с одним мальчиком ту мерзость, которую пришлось перенести мне. Я никогда не забуду этого греха, я самый гадкий и последний из людей, я хуже их, всех, кто плывет на этом корабле. Наконец, я попался на краже. Меня отправили в тюрьму. Холод, голод, сырость, грязь, побои, все это было для меня не ново. Я обдумывал план побега.

Но вот в один день в нашу тюрьму пришла очень богатая дама, занимавшаяся благотворительностью. Ей было около тридцати пяти лет, она была далеко немолода по тем временам. Стройная, с высокой грудью, и пепельно-черными волосами, она все еще была красива, несмотря на возраст. До сих пор помню ее проницательный взгляд и сеточку морщин вокруг глаз, мудрую и снисходительную улыбку. «Не пытайтесь меня удивить, я испытала все на этом свете, я знаю всю мерзость этого мира, но прощаю его и не потеряла вкус к удовольствиям» — говорило выражение ее лица. Она обмахивалась веером, ее высокое прическа, элегантная шляпка, худое умное лицо с тонкими точеными чертами, открытое платье с кринолином, расшитое золотом, были прекрасны. Наши взгляды встретились. Я был тогда высок и красив, очень хорошо сложен.

Она что-то сказала надзирателю, указывая на меня. Он подошел и спросил:

— Знаешь ли ты толк в столярной работе?

— Да, я прекрасно в этом разбираюсь, — зачем-то соврал я, не умевший ничего кроме воровства.

— Выметайся отсюда и моли Бога за леди Грэйс, она хочет взять тебя плотником в свое поместье.

Скоро я оказался в ее роскошном доме на окраине города. Меня поместили в отдельную небольшую, но чистую комнату в пристройке, отвели помыться в бане и дали новую одежду. Ночью она сама пришла ко мне в одном легком шелковом халате.

— Послушай меня, милый мальчик, ты, наверно, не знаешь, что такое скука? Скорее всего, ты знаешь только голод и отчаяние, а скука и душевная пустота, поверь мне, страшнее, — сказала она страстным шепотом, присев на край моей кровати. В руке у леди была оплывшая свеча, и в мерцающем полумраке ее намазанное кремами лицо походило на прекрасную маску. — Я уже пять лет вдова и мне кажется, ничто не может меня развлечь. Будь моим другом, и ты ни в чем не будет нуждаться, но об этом никто не должен узнать, иначе мой кузнец расплавит тебя в печи, — улыбнулась она.

В ту ночь мы в первый раз стали близки. О, эта женщина не могла сравниться с несколькими уличными девчонками, дарившими мне свою одноразовую жалкую отчаянную любовь в грязных лачугах и под открытым небом. Она знала все тайны искусства наслаждения и научила меня всему, что делают люди, чтобы доставить удовольствие любимому человеку и удовлетворить самые извращенные фантазии. Я был ее покорным униженным рабом и жестоким карающим господином, нежным трепетным заботливым любовником и грубым ненасытным варваром, скучающим другом и страстно влюбленным мальчиком, бродячим грязным старым псом и молодым горячим тигром. Мы использовали в любовных утехах множество дорогих красивых предметов в ее спальне и простые цветы в поле, нежнейшие шелковые ткани и грубую конскую сбрую, ее тонкие чулки и плети для лошадей, изысканные блюда и дешевое пиво. Иногда нам составляли компанию в любви неизвестно откуда взявшиеся незнакомые люди разного пола и возраста, среди них бывали даже дети и старики. Они уезжали до рассвета в театральном фургоне, стоявшем у нас на заднем дворе, надев на лица актерские маски. Как мог осуждать ее я, выросший в притоне?

Я был счастлив и очень привязался к ней. Анриетта Грэйс стала для меня идолом, божеством любви и счастья. Я не представлял себе жизни без нее. Она была моей мечтой, моим дыханием, моей радостью и печалью. Я был так предан ей, что был готов убить любого ее обидчика. И когда она уезжала на бал или званый вечер, меня мучила ревность, я хмурый и злой ходил по двору, сжимал кулаки и до крови кусал губы. Но, когда она возвращалась под утро, веселая воздушная, слегка пьяная от удовольствия мимолетных взглядов и объятий, танцев и шампанского и отдавалась мне, говоря на ухо нежнейшие слова, я готов был простить ей все.

Она рассказывала мне о политике и искусстве, благодаря ей, я много узнал. Анриетта была со мной очень откровенна. Мне казалось, что она поведала мне все о своей жизни. А когда мне было грустно, Грэйс развлекала меня трагическими случаями и забавными анекдотами из жизни высшего общества. Она заботилась обо мне, покупала щегольскую одежду, наняла преподавателя, который научил меня читать и писать и немного французскому языку. Я так любил ее, что мне казалось, расставшись с ней, я умру от горя. Мое самочувствие целиком зависело от настроения Анриетты, я думал о ней днем и ночью, и ее благосклонная улыбка дарила мне блаженство рая.