Время – московское! - Александр Зорич

«Юрий Долгорукий» шел на средних оборотах в надводном положении. Несмотря на более чем внушительные размеры субмарины, килевая качка была весьма ощутимой. Эстерсон, хотя и привык уже к жизни на русских подводных крейсерах, не мог и помыслить себе, как можно стоять на валкой палубе, не придерживаясь за ближайший поручень. То ли дело вахтенные… Этим морским волкам все нипочем.

На просторном мостике, помимо Эстерсона и вахтенных, дышали ядреным океанским воздухом человек десять. Вскоре к ним присоединился еще один – кавторанг Фарид Бариев, в самом недавнем прошлом командир «Ивана Калиты», а теперь капитан без корабля.

Можно было ожидать, что после потери родной субмарины Бариев погрузится в многодневную депрессию. Которая, как знал Эстерсон, в том числе и по своему опыту, будет усугублена соответствующим темпераменту количеством водки.

Однако кавторанг, похоже, так устал от бесконечной череды боевых будней, что принял гибель своего заслуженного корабля если и не как долгожданное облегчение, то по крайней мере как неизбежную на войне оперативную паузу. Во время которой можно вспомнить о давно позабытых бритвенных принадлежностях и написать письмо родным.

Заметив конструктора, Бариев сразу же подошел к нему.

– Как голова? – спросил он.

– Спасибо. Болит… Но уже меньше. Как ваша?

– Да у меня-то что, царапина. А вам вон Корелов поначалу внутреннее кровоизлияние пророчил. Вы-то хоть помните, чем вас приложило?

– Нет. Я мало что вынес из той ночи… содержательного. Ярче всего почему-то запомнился господин Цирле, рыщущий по берегу в поисках сбитых ягну. Он был подобен ветхозаветному царю, алкающему встречи с филистимлянами. Никак не меньше.

Бариев уважительно покачал головой.

– Да, Цирле… Какой мужик! Какой умище! Вы хоть поняли, Роланд, что он нас спас? Всех?.. Вы тоже нас спасли, конечно, – поспешно добавил Бариев. – Ваш «Дюрандаль» надо будет поставить памятником, на… на…

Тут действительно была заминка.

Триумф «Дюрандаля» состоялся в фиорде Крузенштерна. И именно там, над руинами туннельной базы, следовало бы установить на постаменте истребитель старлея Сергеева (бортовой номер 102).

Однако фиорд Крузенштерна обещал вскоре исчезнуть.

Вместе с Антарктидой, планетой Грозный и самой звездою Секунда. Так что с мемориалом возникали известные сложности.

– …на Сапун-горе! – наконец нашелся Бариев, уроженец Севастополя.

– Ну, со мной-то все понятно, – без ложной скромности сказал Эстерсон. – А вот как нас спас Цирле, я так и не понял.

– Смеетесь? Вы же говорили с ним! Да и с Ивановым!

– С Ивановым пока нет. Доктор запретил, а сам я не особо рвусь.

– Но Цирле же вам объяснил? Нет?

– О, он готов объяснять что угодно и кому угодно. Но в этом-то и проблема. Я имел неосторожность общаться с ним накануне боя. В той беседе мы затронули довольно сложные ксенологические темы. Бесспорно, интересные, но весьма отвлеченные. Однако как только Цирле встретил меня на борту «Юрия Долгорукого», он сразу же продолжил тот разговор – так, будто мы прервались всего минуту назад. Веселый человек.

– И что он вам рассказал?

– Наш дорогой военный дипломат занимался по преимуществу самобичеванием.

– Самобичеванием?!

– Да. Он, представьте себе, был разочарован неудовлетворительным качеством своих прогнозов. Цирле полагал, что ягну будут вести себя так же, как и джипсы. И что войти в контакт с ними не удастся. А все получилось наоборот. Вот он и пустился в рассуждения насчет того, сколь опасны ложные аналогии.

Бариев посмотрел на Эстерсона с недоверием.

– И он вам не похвастался, как ему удалось установить контакт с ягну и заключить договоренность о прекращении огня?

– Увы, нет. Расскажите.

– Все дело в его кейсе. В нем Цирле, оказывается, носил универсальную понятийно-реляционную азбуку.

Последние слова кавторанг выговорил так осторожно, будто боялся, что они взорвутся. Чувствовалось, что в последние три дня он приложил немало усилий к запоминанию этого заковыристого термина.

«Неужели правда?! А ведь я ему тогда не поверил!» – подумал Эстерсон.

– И что же это за азбука? – спросил конструктор вслух.

– Удивительная штука. Понять, как действует, совершенно невозможно. Но сработала она отлично! Результаты налицо!

– Так уж и невозможно? Принцип действия у нее химический?

– Да, химический. Скажем, по мнению Цирле, некоторые прилагательные можно выразить, показав инопланетянину тот или иной химический элемент в чистом виде.

– Свинец у него будет означать «тяжелый»? А водород – «легкий»?

– Ну да, например. Хотя в качестве «тяжелого» он пользуется долгоживущим изотопом петербургия. Это действительно невероятно тяжелый элемент и такой подход еще можно понять. А вот угадайте, чем Цирле передает прилагательное «широкий»?

– Чем-чем… Может, углеродом?

– А почему углеродом?

– Так ведь углерод, насколько я помню, образует больше всего химических соединений.

– Нет, углерод у Цирле что-то другое означает. Может, «разнообразный», уж не знаю… А вот «широкий» у него… жидкий натрий!

– М-м-м… не понимаю логики.

– Тут я, как подводник, логику как раз усмотрел. Дело в том, что натрий сохраняет жидкое агрегатное состояние в очень широком температурном диапазоне. У него невысокая температура плавления, но зато, расплавившись, натрий не спешит испаряться. Скажем, вода в обычных условиях пребывает в качестве жидкости в температурном диапазоне сто градусов, а у натрия этот диапазон составляет почти восемьсот! Если вы знаете, именно благодаря этому свойству натрий по сей день исправно служит жидким теплоносителем в реакторах подводных лодок.

– Ну конечно… конечно! Однако… Позвольте, но ведь, например, у вольфрама аналогичный показатель куда более впечатляющий! Диапазон его жидкого состояния превышает три тысячи градусов!

– Эм-мо вем-мно, – промычал Бариев (он заново прикуривал потухшую на ветру сигарету). – Но тут я ничего разъяснить не могу. Только Цирле. Вероятно, у него имеются четкие и однозначные ответы на подобные вопросы.

– И что – при помощи таких ребусов ему удалось общаться с ягну?

– Самое поразительное – да. Цирле брал различные вещества и реагенты, демонстрировал их супостатам, показывал им также модели химических формул, а затем проводил ту или иную реакцию. Ну или опыт, если точнее сказать. Он ведь не только реагентами пользовался. Но еще магнитами, ультрафиолетовыми лампами и другими устройствами.

– Ах, так он еще и реакции проводил? Зачем?

Бариев вздохнул.

– Тут уже совсем сложно… Основная идея в том, что различными показательными реакциями и опытами Цирле удалось выразить не только элементарные, как он выражается, качества и свойства, но также и наиболее общие отношения между предметами и существами. Скажем, симпатия – это притяжение двух разнополюсных магнитов. А страсть – горение воды во фторе.

– А горение меди в парах серы? Чем оно отличается? Это любовь? Или так – мимолетное увлечение?

– Вот-вот. С моей точки зрения, азбука Цирле – чистая мистика… Однако факт: ягну не только восприняли его сообщения, но и смогли ответить. В тех же терминах! Вы можете себе представить?

Эстерсон попытался.

В красноватом, зловещем свете шевелятся туши пленных пилотов ягну. Перед ними стоит Цирле, разложив на внушительном столе (не важно, откуда он взялся в фиорде Крузенштерна) все свое химическое хозяйство. За его спиной – суровые автоматчики с оружием на изготовку.

Вот Цирле жестом фокусника достает стеклянный флакончик с желтоватой жидкостью (это первый реагент), термос со вторым реагентом, пробирку с третьим. На выносном экране планшета одна за другой появляются объемные модели молекул.

Цирле насыпает красный порошок в жидкость. Бурлят пузыри, выпадает перьями голубой осадок. На экране тем временем соответствующие модели молекул распадаются, обмениваются атомами, пересобираются в новые соединения.

Затем дипломат берет голубой осадок, смешивает его с черным порошком из пробирки, помещает между электродами вольтовой дуги.

Из компрессора на смесь голубого осадка и черного порошка устремляется струя сероводорода.

Одна за другой трещат вспышки разрядов. Под их воздействием происходит феерически красивая реакция, летят искры, сплетаются струи зеленого дыма и, невидимый глазу, расползается абсолютно нейтральный ксенон, освобожденный от пут алчного фтора.

Экран все больше загромождается моделями молекул, формируя фразу, записанную понятийно-реляционной азбукой Цирле.

«Мы сбили ваши аппараты. Мы сильнее вас. Мы хотим мира» – вот о чем кипят пузырьки, вот о чем танцует зеленый дым.

Ягну, размахивая свободными щупальцами, аплодируют. Затем самый главный паладин ягну, сосредоточенно кряхтя, подползает к демонстрационному столу и, плеснув водой на кусочек калия, говорит тем самым «Мы тоже».