Седьмой лимузин - Дональд Стэнвуд

Черной катящейся глыбой королевского лимузина. Гели завизжала от восторга, увидев его, буквально повисла на губах у Адольфа. Ах, я никогда не представляла себе, что он окажется таким замечательным! Давай покатаемся? Да, конечно, на заднем сиденье тоже чудесно, но мне хочется сесть спереди.

Анжела стояла у ворот и махала им рукой, наблюдая, как Гели подсаживается к Эмилю, как они оба целеустремленно и подчеркнуто смотрят только вперед, какая чувствуется между ними интимность, — и внезапно обо всем догадалась. Адольфа, когда лимузин отъезжал, ей видно не было. Только его затылок в маленьком овальном оконце, напряженно вздернутая вверх голова — так всегда бывало в отрочестве, когда очередная подружка отвергала его ухаживания.

Они отсутствовали слишком долго, а стемнело рано, как никогда, рано. В конце концов Гели и Адольф вернулись; глаза у обоих были пустые, друг с другом они не разговаривали; все это усугубилось на следующее утро, когда Эмиль исчез, словно его никогда и не было.

А сейчас Анжела, перегнувшись через перила, ждала появления другой машины, куда меньших размеров. А какой марки? Упомянул ли об этом Якоб? От мысли о его скором прибытии у нее задрожали руки, но лучше такая тревога, чем та, что снедает ее теперь днем и ночью.

И эта тревога внезапно вновь охватила ее. И вновь вспомнилось, как оно все было. Ужасные новости, и Адольф врывается в дом, буквально визжа и угрожая разнести из того же пистолета собственную голову. Вспомнился треск стульев, звон разбиваемого стекла, вспомнилась ночь после того, как Адольф наконец побывал на могиле и, очнувшись от собственных грез, обнаружил, что она существует на самом деле, — неприметный холмик в дальнем конце гаража.

Здесь он и стоял, обливаясь горючими слезами и вцепившись рукой в подфарник своей прекрасной машины. Адольф, плача, взывала Анжела, что бы подумала Гели? Наверное, рассмеялась бы, ответил он. Но никто больше не посмеет обойтись со мной подобным образом. Но тут он смешался и позволил сестре увести себя из гаража. Анжела, забери ее себе, спрячь, подевай куда-нибудь, мне наплевать, но чтобы слова «Бугатти» я больше в жизни не слышал!

Она попыталась выполнить его приказание, как поступала почти всегда. Вот почему ей пришлось позвонить Якобу. Адольф ни за что бы не одобрил этого, но он не узнает. Анжела взяла метлу и совок, принялась подметать на балконе — и занималась этим до тех пор, пока не услышала вдалеке шум мотора.

Но появилась не легковушка, а маленький грузовик, он вынырнул из-за поворота, взметнув в воздух тучу пыли, — да такую огромную, словно пылью и был гружен его кузов. Она махнула рукой, поначалу робко, но Якоб уже улыбался ей из окна кабины. Он показался ей более мужественным, чем при их последней встрече, и уж, конечно, более загорелым. Ему пришлось немало поработать на свежем воздухе. Он направился прямо к парадному подъезду, но Анжела внезапно представила себе отпечатки пыльных сапог по всему дому. Адольф наверняка наткнется на них. Нет-нет, закричала она, оставайся там, где стоишь.

Ей хотелось поцеловать его, но не сейчас, на виду у всей деревни. И, кроме того, плотская любовь казалась просто неприличной сейчас, когда Гели… но он поймет.

Я покажу тебе, как пройти, сказала она. Это недалеко. Они перегнали грузовик в самый центр Берхтесгадена, к старым конюшням, стоявшим как раз посредине между городской и пригородной частью селения.

Вайденгейм — так звали первого владельца конюшен; белые буквы на вывеске выцвели настолько, что их лишь с трудом можно было разобрать. Наследнику и сыну здешняя жизнь пришлась не по душе, он предпочел ей франкфуртскую суматоху, а пока суд да дело, не имел ничего против того, чтобы отдать отцовскую честь и гордость в аренду под склад. Анжела неторопливо управилась с большими раздвижными дверьми. Зрелище скажет само за себя.

За исключением, возможно, своего нового электрического тостера, Анжела была равнодушна к техническим новинкам. Но сейчас поневоле растрогалась и расстроилась при виде королевского лимузина. Простояв здесь какой-то месяц, он уже покрылся опилками, пылью, росой, голубиным пометом, исказившими впечатление от ослепительно-черной поверхности. Следы от ударов, нанесенных в припадке ярости Адольфом, зияли, как раны, где-то внутри гремели и дребезжали сорванные со своих мест детали.

Якоб подошел поближе — почтительный, с видом эксперта-профессионала, — а нагадившие здесь голуби дружно взмыли вверх, трепетом крыльев словно разгоняя и без того скудный свет, льющийся из высокого окна. Да, подумала Анжела, видок у него и впрямь реликтовый — как раз для археолога. Предмет обожания Адольфа (как и само это чувство) одряхлел и умер до срока.

Якоб, выглядевший сейчас несколько отстраненным, достал из кармана носовой платок и протер серебряного слоника. Разве ты не помнишь, Анжела? Эта ужасная вечеринка у Люсинды и господина Гривена. Все только и говорили о планах этой счастливой парочки и кивали на ледяную скульптуру. Точь-в-точь такую, как эта машина.

Может быть, она и сама заметила это раньше, может быть, всего лишь загнала эту мысль на задворки сознания. И разумеется, она давным-давно научилась не вмешиваться в дела и планы Адольфа. Так что же, ему каким-то образом удалось воспользоваться бедой, в которую попал господин Гривен? Жаль, конечно, но в последнее время мир и без того поворачивается к ней наименее привлекательной стороной.

Анжела, широко раскинув руки, обняла огромного и могучего сиротинушку. Я доверяю тебе, Якоб, и Адольф тоже доверяет, хотя он сам этого, возможно, и не осознает. Не надо быть знатоком, чтобы понять, какова ценность этой машины, что автомобиль необходимо сохранить. Здесь он оставаться не может и продавать его тоже нельзя. А ну как Адольф завтра передумает.

Она улыбнулась Якобу — прежней улыбкой, из тех времен, когда они оба щадили друг друга. Наконец он вырвался из ее плена.

Я скажу тебе, дорогая, тонкая конструкция вроде этой не протянет зиму в здешних условиях. Он потер подбородок, посмотрел на исполинские крылья. У тебя есть запасной ключ? Нет? Хорошо, значит, изготовь и пошли мне на адрес Лувра, я там буду в пятницу. Надо посоветоваться с Оскаром. Нет-нет, всего я ему, разумеется, не расскажу!

Она прониклась к нему необычайной признательностью — за то, что он расколдовал ледяной склеп и образ Гели наконец-то начал понемногу оттаивать, — так что, уверив самое себя в том, что Адольф не вернется неожиданно домой, пригласила Якоба на чашку кофе, показала ему весь дом и в конце концов повела на второй этаж. Хотя эти ужасные сапоги заставила его снять у порога.

Память об этом дне согревала ее, когда уже наступила зима и Адольф тоже стал ледяным и свирепым. И, новое дело, — круглосуточная одержимость вегетарианством. Анжела, я больше никогда не притронусь к мясу! Это ведь трупоедство. Чертовски жаль, конечно, но она понимала, что тоску, завладевшую Адольфом, не развеешь хорошей отбивной. Сейчас он казался карикатурой на самого себя, причем скверной карикатурой, — в нем не осталось ничего от заботливого мальчика, хлопотавшего у материнской постели, и от нежного возлюбленного, которым он по временам бывал с Гели.

И вот настал день, когда он приказал ей укладывать пожитки, когда начал «опечатывать» дом магическими жестами, которых поднабрался у Хануссена. Поторапливайся, Анжела, час пробил! Меня призывает Гинденбург — да, лично он! Великое колесо судьбы…

Судьба. Одно из кодовых слов, сигнал, позывные которого ей никогда не удавалось заглушить. Но даже сидя у него за спиной в салоне принадлежащего партии «юнкерса» и наблюдая, как под крылом все более и более игрушечным становится Берхтесгаден, она размышляла о заброшенных конюшнях и о том, когда же туда приедет Якоб.

А Якоб приехал ровно через неделю — со всей своей прежней командой да парочкой мускулистых ассистентов, и они принялись разбирать королевский лимузин.

Ему это не нравилось. Чем ближе он подступался к Анжеле, тем больше басен приходилось ему выдумывать. Еще одна услуга загадочному мистеру Мэю, на том и порешили. Да, разумеется, музейное начальство в курсе дела.

В конце концов сам лимузин произвел должное впечатление и тем самым пригасил недоуменные вопросы. У всех членов команды было чувство прекрасного, только обострившееся из-за того, что красота оказалась столь гнетущего свойства и в настолько удручающем состоянии. Оскар умело обращался с автогеном — крылья, боковые панели, наконец, крыша, — машина стремительно распадалась на части. Не беспокойся, Якоб, когда понадобится, мы это живенько соберем.

Что касается Тассе, то он прихватил с собой инструменты из отдела египтологии и был просто счастлив продемонстрировать профессиональные навыки и уменья: задача сохранения приборного щитка, инкрустированного красным деревом, и кожаных плат показалась ему достойной. Не слишком все это отличается от человеческой кожи, заметил он. Он бережно погружал детали на много часов в окись натрия, затем закутывал их в чистое полотно, что делало детали громоздкими и неузнаваемыми, и наконец опечатывал каждый сверток.