Сотворение мира - Виталий Закруткин

Заметив Андрея, он сердито нахмурил седые брови, отвернулся, незаметно вытер слезы.

— Вот, Ставров, так умирает дерево, — сказал он, — болезнь уже истощила его, а называется она бактериальный рак и поражает корни. В отличие от рака у человека, с этой болезнью можно бороться, но мы прозевали, прохлопали и очень хорошую грушу обрекли на смерть. А жаль, очень жаль…

Егор Власович постоял, погладил ладонью сухую ветку дерева, словно попрощался с ним, и заговорил глухо:

— Мы еще не дошли до настоящего понимания дерева, не научились любить и уважать его. Гордясь своим человеческим разумом, мы считаем дерево известным сочетанием клеток, и только. Это глубокая ошибка. Только тот, кто на своем веку вырастил тысячи яблонь, груш, слив, вишен, черешен, кто годами общался с деревом, как с другом, вдруг в одно прекрасное время становится зрячим и начинает видеть поразительное сходство деревьев с миром животных и даже с человеком…

Он строго посмотрел на Андрея, загнутой ручкой стариковской палки прикоснулся к его груди:

— Знаешь ли ты, студент Ставров, что любой саженец, любое дерево-младенец поддается воспитанию точно так же, как ребенок? Да-да! Из него можно сделать обжору, капризника, попрошайку. Не веришь? Зря. Из одинаковых саженцев я берусь воспитать разные по характеру яблони: одна из них, по моему желанию, станет этакой маминой дочкой, хлипкой, привередливой, скулящей при малейшем дуновении ветра, другая будет здоровой, румяной, веселой, неприхотливой, как деревенская дивчина, которой нипочем морозы и стужи. И разве этой способностью поддаваться нужному тебе воспитанию дерево не похоже на человека? И это не единственное сходство, Ставров. Плодовое дерево подвержено многим болезням, имеющим поразительное сходство с болезнями человека. Возьмем тот же бактериальный рак. Знаешь, что это такое? Это очень похожие на раковые опухоли злокачественные наросты на главных корнях, на корневых мочках, у корневой шейки. А парша яблони или груши? Ведь у человека есть болезнь, которая даже называется точно так же, паршой. Обе эти болезни — человека и дерева — заразные, распространяемые особыми грибками…

Глаза Житникова блестели, голос был почти торжественным, и Андрей слушал его, стараясь не проронить ни одного слова.

— Дерево испытывает боль так же, как человек, — сказал Егор Власович, — его можно тяжело ранить, избить, изуродовать. Его можно замучить, применяя пытки жаждой и голодом, можно умертвить, лишив света и воздуха. Так же, как человек, дерево испытывает со своим избранником великое таинство любви и оплодотворения. Да-да! И венчается оно не с первым встречным, а только с тем, к кому тянется все его существо. И свадебных гостей у него не счесть — солнце и ветер, тысячи тысяч пчел, шмелей, птиц весело участвуют в этой свадьбе…

Вновь коснувшись палкой груди Андрея, Житников сказал с непонятной грустью и горечью:

— Но есть, однако, многие черты, которыми яблоня или груша, абрикос или рябина коренным образом отличаются от людей. Они отличаются…

— Чем же, Егор Власович? — не без робости спросил Андрей.

— Тем, что в отличие от людей в мире деревьев нет лжи и предательства, клеветы и зависти, жестокости и мучительства. В этом мире, Ставров, нет ревности, нет глупости, злости, воровства, нет распутства, убийств, грабежей, нет всего того темного, чем, к сожалению, отличается род людской…

Обычно такие разговоры Житников вел по утрам, перед началом занятий. Он и приучил Андрея вставать рано и, гуляя в саду, присматриваться к каждому дереву. Почувствовав, что в Андрее он нашел благодарного и внимательного слушателя, старик каждое утро рассказывал ему о жизни плодовых деревьев, о сортах яблонь, груш, вишен, слив, и по его рассказам выходило, что деревья действительно похожи на людей, но только чище и лучше их.

Андрей понял, что Егор Власович, видимо, пережил что-то очень тяжелое, о чем он никогда не говорил, но чего не мог забыть. Поэтому к тем преувеличениям, которые допускал в своих разговорах старый садовод, Андрей относился сдержанно. Вместе с тем Андрея привлекала угрюмая одержимость Житникова, его влюбленность в свое дело и поразительное знание живого мира деревьев. Очеловечивая деревья, Житников относился к ним, как к детям. Он скучал по отдельным деревьям в саду, по уграм подходил к ним, подолгу осматривал каждую кольчатку, каждую плодуху на ветвях, думал о чем-то, потом начинал разговаривать с деревом.

Первое время он немного стыдился Андрея, как стыдился бы один человек открывать перед другим самое дорогое и сокровенное, а потом привык к тому, что Андрей, подобно тени, сопровождает его в утренних прогулках, и перестал стесняться.

Как-то в присутствии Андрея Егор Власович затеял разговор с яблоней, растущей в дальнем углу сада. Он подошел к яблоне, постоял, ковырнул палкой землю в лунке и заговорил с тихой укоризной:

— Ну чего, милая моя, пригорюнилась? Что? Чувствуешь себя неважно? Сейчас поглядим. Верхушки побегов у тебя побледнели и листочки желтеть стали… Здесь у тебя не болит? — Он тронул рукой одну из ветвей яблони. — Нет? Хорошо. А здесь? Болит? То-то. Ну ничего, потерпи. Мы тебе поможем.

Повернувшись к Андрею, Егор Власович сказал:

— Запоминай, Ставров. Это — типичный хлороз, довольно серьезное заболевание. А вызвано оно тем, что корни яблони недостаточно поглощают соли железа на щелочной почве. Какой-то дурак с осени сунул ей в лунку свежий неперепревший навоз, и вот тебе результат. Попробуй ее сегодня опрыскать двухпроцентным раствором железного купороса…

Студенты боялись Житникова, дрожали перед сдачей ему экзаменов по плодоводству, про себя называли его «бурбоном» и «психом», посмеивались над ним и над Андреем.

— Он не ученый, а деревенский знахарь, — говорили они Андрею, и к тому же немного тронутый…

— И ты, как нить дать, угодишь с пим в сумасшедший дом, там уж вы наговоритесь вдосталь…

Но Андрей не обращал никакого внимания на незлобивые насмешки товарищей, каждый вечер запоем читал книги по плодоводству, вел подробный дневник своих наблюдений за садом, все больше привязывался к Житникову, вечерами стал ходить к нему домой, и старик охотно беседовал с ним, с упоением рассказывал о многих садах, которые он, агроном Житников, насадил и вырастил в разных краях России.

Сад при техникуме, так же как вся земля вокруг, до революции принадлежал князьям Барминым. Обширная — около шести десятин — площадь его была обнесена высокой живой оградой из густо посаженных пирамидальных тополей. Княжеский сад на протяжении полувека сажали приглашенные старым Барминым из Австро-Венгрии садоводы-чехи, отец и сын. Местные жители рассказывали Андрею, что это были дотошные, грамотные люди. Они выкорчевали в саду низкоурожайные деревья плохих сортов, стали выписывать саженцы из лучших русских и заграничных питомников, пробурили в разных концах сада четыре артезианских колодца, годами занимались выведением новых сортов, перепрививкой, подсадкой.

Егор Власович показал Андрею десятки красочных каталогов, изданных владельцами разных питомников.

— Эти чехи знали и любили садоводство, — сказал он, — по каталогам видно, какие у них были связи. Вот каталог помологического сада известного Регеля, он выращивал под Петербургом хорошие сорта крыжовника и смородины. Это — каталоги питомников графа Уварова. Это — воронежские питомники Карлсона… Это — знаменитого Льва Платоновича Симиренко, он владел великолепным питомником в Черкасском уезде и создал несравненное по вкусу и лежкости зимнее яблоко… Это — иностранцы: Людвиг Шпет из Берлина, Вильморен из Парижа, американец Старк из штата Луизиана…

Помедлив, Житников протянул Андрею пожелтевшую от времени, скромно изданную брошюру.

— А этот каталог, сказал он, — запомни, Ставров, на всю жизнь.

На обложке брошюры чернели крупные строки:

«Полный иллюстрированный прейскурант фруктовым, декоративным деревьям и кустарникам, а также свежего сбора семенам плодовых деревьев, имеющихся в садовом заведении Ивана Владимировича Мичурина».

— Я хорошо знаю Мичурина, — задумчиво сказал Житников, — именно таким должен быть каждый настоящий садовод, человек с железной волей, с терпением, умеющий годами ждать результата своих трудов. Вряд ли кому-нибудь довелось испытать столько горя, унижения, разных бед, сколько до революции выпало на долю Мичурина. Полунищий садовод-любитель, травимый злобствующими мещанами и попами, проводивший опыты на клочках бросовой земли, не признанный царскими чиновниками, он сумел возвыситься над всей этой сволочью и своими неусыпными трудами завоевал мировое признание. В этом помогла ему Советская власть, помог Ленин. Молодой коммунист Горшков стал его первым и главным помощником. Всесоюзный староста Михаил Иванович Калинин посетил Мичурина в Козлове, за ним закрепили землю, ему дали необходимые средства…