Первый из первых или Дорога с Лысой горы - Виктор Куликов

Охламович с досадой чертыхнулся, утер ладонью губы и сказал:

— Считайте, вам повезло, что вы не разобрали, о чем у нас с Оксаной этой шла речь, о чем она меня просила, на что толкала! — он говорил со злостью. — Мне, будет вам известно, предложили такое, на что никто из умных людей не согласится!.. Я поначалу-то решил, что все это — шутка, хохма какая-нибудь или новое какое теле шоу. Естественно, с призами, спонсорами, ну, и так далее. То есть, как и положенно… Так нет же! Оказалось, все вправду и всерьез! И я обязан буду из года в год пешком слоняться по степям, хрен знает, в каком столетье, скрываться от погонь, носить прямо нищенские отрепья, питаться только пресным хлебом да медом с кислым молоком, без женщин жить, без… И знаете, все это во имя чего? Скажу, вы не поверите!.. Во имя какого-то кольца, которое обязан кто-то постоянно носить на пальце! Вы представляете?.. Меня все убеждали, что если кольцо не будет ни на чьей руке, то мир изменится, и люди станут другими. А кто на палец его наденет — без разницы. Ну абсолютно! Но тот, кто согласится на это, получит чужое имя, а о своем забудет… Нет, надо же такое придумать! Под именем чужим, без снимков в газетах, без интервью по телевиденью и встреч в Доме кино — страдать и маяться? А меня за это, прошу заметить, могли бы и убить. Ведь там, куда попали мы с Оксаной, жизнь оборванцев и в грош не ставят. Мне так и сказали две другие полоумные девицы, к которым меня Оксана привела. «Вы, — говорят, — идете на великий подвиг и великие мученья ради будущих поколений. Едва ли при жизни вас оценят толком, зато лишения вам выпадут такие, какие не каждый осилить сможет. И жизнью рисковать вам предстоит почти что ежедневно. Но с вами кольцо…». На кой мне хрен кольцо? А уж тем более — слюнявая благодарность в будущем!

— И вы вернулись, — задумчиво сказал Бакинский.

Охламович дернулся:

— А вы бы там остались? — голос его звучал язвительно.

Доктор полез в карман халата за сигаретами:

— Не знаю… Мне никто такого пока не предлагал.

— Предложат, и вы откажетесь, — пообещал, скривившись, Охламович. — Если вы, конечно, в своем уме… Я вот отказался и считаю, что сделал правильно. Пусть каждый делает, что нравится ему. А разные там «должен», «во имя» я никогда не уважал. И жизнь свою ломать из-за каких-то непонятных идеалов не собираюсь!

— А что стало с женщинами, к которым вас привела Оксана? — вступил Дикообразцев, у которого от слов Охламовича сердце заскакало вприпрыжку. — Вы там их и оставили?

Тут даже Охламович потупился:

— Конечно! А что я с ними должен был делать?.. Они, признаться, не дуры и не стали отговаривать меня, когда я заявил, что с ними не останусь. Сказали: «Ладно, возвращайтесь, мы сами все уладим…» И я вернулся. А что с ними стало, не знаю.

Они не дуры… Дикообразцев присел на краешек кровати. Держаться на ногах сил не было. И, сидя так, он вдруг почувствовал, как в лицо ему повеял сухой и обжигавший зноем полуденных степных дорог разгульный ветер. Нос защекотал пьянящий аромат бескрайних пространств, среди которых, дай Бог, на повороте из вечера в глухую ночь затлеют огоньки деревни, забрешут накормленные собаки. А значит, возможно, приют найдется. Конечно, если жители деревни не побоятся впустить того, за кем гоняются римляне.

Дикообразцев встал. Он видел степь. Он слышал запах ветра. Он различал и голоса учеников, которые устало брели за ним. Он знал, что к вечеру они придут в деревню, и их не испугаются принять, хотя и будут знать, кто они такие. Хозяин дома на краю деревни зажжет для них свой праздничный светильник. А его жена на ветхую кошмуперед гостями подаст в некрашенных и грубых мисках все, что есть, что Бог послал. И во время долгой, неторопливой беседы за трапезой хозяин дома не раз ему признается: «Как просто и понятно ты все нам объясняешь, Вар-Равван! Как говорить с тобой приятно!..»

Стойте, стойте. … Кто?! Как он его назвал? Вар-Равван?

Дикообразцев поднялся резко. Жесткая кровать недоуменно скрипнула. На правой руке Александра Александровича горел, как воспаленный, как только что обрубленный, и страшно ныл палец. Указательный. На котором раньше…

Он вспомнил! На этом пальце раньше сидело плотно кольцо. С одной насечкой. Кольцо, которого так испугался в Гумире Охламович. Его кольцо, его. Вар-Раввана! Жаркий туман рассеялся. Дикообразцев вспомнил все…

… — Как это вам понравилось, Чигиз? Вы видели? Он и в самом деле все вспомнил! — покачал тяжелой головою мессир, наблюдавший за сценой в реанимационном центре. — Наш автор вытворяет чудеса. Или… с ним вытворяют чудеса герои?.. Воистину, природа человеков сплошь соткана из нелепейших противоречий. Чигиз слепился рядом из мрака и заметил:

— И поделать с этим, боюсь, что ничего нельзя.

— А для чего? — мессир повел плечами. — Мир держится на противоречьях. Они людей и губят, и спасают… Как-либо исправлять их я не собираюсь… Но автор наш! Он радует меня. И в этом можно было бы побожиться, когда б я не был тем, кто есть! Посмотрим, что он еще удумает. Посмотрим…

… Дикообразцев смотрел на Охламовича с такой испепеляющею силой, что у того испариной виски набухли.

— И… и все? — спросил, не веря, Дикообразцев. — Вы просто отказались принять кольцо и сразу же… ушли оттуда?

Охламович от шепота его и взгляда оробел:

— Ну… как сказать?.. Не то, чтоб сразу, тут же…

— Тогда, возможно, вы что-нибудь еще успели там заметить? Вы постарайтесь вспомнить. Я очень вас прошу! — почти молил Дикообразцев.

И Охламович задумался.

— Еще?.. Я слышал, как одна из женщин сказала, что поскольку у них нет времени на поиски кого-нибудь другого, то кольцо она сама наденет. Вторая закричала:

«Анна! Нет! Ты что? Одумайся!..» И вроде попыталась кольцо у той забрать. Но чем уж кончился их спор, не знаю. Я как раз вернулся.

Анна! Конечно, Анна. Кто еще? Дикообразцев словно задохнулся. Любовь его разбила как инфаркт. Но надо что-то делать. Вмешаться надо. А как? Он — здесь. С горящим пальцем. С хаосом в голове. Она, его любимая, с кольцом и там, куда ему дороги, похоже, нет. Она наденет кольцо, которое принадлежит ему, которое — его судьба, его дорога и крест. А после…

— Что делать, доктор? — безнадежно спросил Дико образцев.

Бакинский затянулся дымом и, выпустив струю, сказал:

— Я попытаюсь вам помочь. Но ничего не обещаю. Мы только попробуем. Согласны?

— Я согласен на все.

— Тогда идите переодеваться во все больничное. Татьяниванна! Дайте пациенту белье почище…

…А бал меж тем достиг разгара веселья, достиг вершины, на которой волшебный эфир пьянит, с которой уносит в забытье, волнует, как юношеский поцелуй в кустах сирени в первый раз. Мелодии, зовущие в полет, к игристым звездам, мелодии, сводящие с ума, сменяли одна другую. И не давали передохнуть.