Большевики. Причины и последствия переворота 1917 года - Адам Улам

В конечном счете возобладало мнение одного человека. ЦК принял решение о проведении вооруженного восстания. Против восстания выступили только Зиновьев и Каменев. Однако резолюция, вопреки ожиданиям Ленина, не была четкой и бескомпромиссной: «Признавая, что вооруженное восстание неизбежно и вполне созрело, Центральный комитет приказывает всем партийным органам руководствоваться этим соображением в решении практических проблем…» Вопрос «когда», по всей видимости, не был урегулирован. Политбюро, в состав которого входило семь выборных членов, испытывало большие сомнения относительно восстания, чему в немалой степени способствовали два решительных противника этого авантюрного предприятия, Каменев и Зиновьев.

Бюро не сыграло никакой роли в октябрьских событиях; не существует никаких свидетельств его деятельности. Ленин не собирался работать с двумя персонами, которые, как он теперь считал, совершенно не подходили для партии. Зиновьев и Каменев совершили серьезную ошибку, известив партийные организации противников о своем несогласии с решением ЦК. «Мы глубоко убеждены в том, что объявлять о вооруженном восстании означает не только рисковать судьбой партии, но и судьбой русской и международной революции». На заседании ЦК Зиновьев оправдывал свою пессимистическую позицию тем, что силы большевиков очень малы, а силы контрреволюции велики. Следует дождаться Учредительного собрания. Ленин был в ярости. Эти проверенные большевики, в течение многих лет бывшие его ближайшими помощниками, теперь заняли выжидательную позицию, словно были Сухановыми или Мартовыми. За их путаными объяснениями скрывался примитивный страх, боязнь ответственности, животный страх за собственную жизнь. «Враг сильнее, чем кажется». Не принимая в расчет «вооруженных рабочих, моряков и Красную гвардию», они перечисляли ресурсы врага: «Пять тысяч студентов, превосходно вооруженных, организованных, которые хотят и знают, как сражаться, затем штаб, ударные батальоны… артиллерия, расположенная вокруг Петрограда…»[290]

Они осмелились напомнить, что теперь партия обретает вес и влияние. Она будет превалировать на съезде Советов. Зачем рисковать всем ради того, чтобы «подвергнуть пролетариат удару объединенных контрреволюционных сил, которым к тому же помогает мелкая буржуазная демократия?».

Хороший офицер-фронтовик должен заставить своих подчиненных больше бояться себя, а не вражеских пуль. Вот вам характеристика Ленина в те октябрьские дни. Каменев и Зиновьев показали себя трусами, и этот аргумент относительно «пяти тысяч вооруженных студентов» преследовал их весь остаток жизни. Но даже самые бесстрашные из большевистских лидеров не могли понять, почему Ленин именно сейчас так упорно настаивает на восстании. На партийном заседании 16 октября Ленину пришлось выслушать пессимистическую оценку шансов большевиков в открытой борьбе. В этом районе рабочие равнодушно относятся к большевикам, в другом – следуют за анархистами. Однако большинство присутствующих все-таки предпочли рискнуть, нежели отречься от своего вождя. «Если мы бессильны теперь, то и впредь не станем сильнее; если мы не способны захватить власть сейчас, то не сможем сделать этого в будущем», – заявил один из участников заседания. Итак, 16 октября была одобрена резолюция ЦК, принятая 10 октября.

Но Каменев и Зиновьев не успокоились. Они потребовали созыва Центрального комитета в полном составе. Они были настолько убеждены, что партия под руководством Ленина катится прямиком в бездну, что сообщили о важной резолюции и своем несогласии с ней в редакцию «Новой жизни».

18 октября Ленин заклеймил Каменева и Зиновьева как штрейкбрехеров и потребовал изгнания их из партии. Их поступок был «в миллион раз более подлый», чем все то, что когда-либо делали Плеханов и меньшевики. Пусть господа Каменев и Зиновьев создают собственную партию; большевики не нуждаются в них. Большинство членов ЦК не поддержали Ленина. Но сейчас времени на ведение внутрипартийных дискуссий не было. Механизм восстания был запущен. Военно-революционный комитет взял на себя руководство. Основные действующие лица, за единственным исключением, готовившие восстание, были второстепенными фигурами в партии. И хотя Каменев и Зиновьев в последний момент «приползли» обратно, ни они, ни остальные большевистские лидеры не проявили себя в событиях 24—25 октября.

Героем дня (Ленин все еще скрывался) стал Троцкий. Изумленному противнику казалось, что он был повсюду: отдавал приказы Военно-революционному комитету, руководил Советом, выступал с речами перед рабочими и солдатами. его артистичность, сослужившая ему плохую службу в прежние дни, теперь пришлась как нельзя кстати. Он умел вселять в людей решимость и приукрашивать действительность. Таким был Черчилль в 1940 году и, следует отдать должное побежденному, Керенский в первые дни революции.[291]

Не столь оторванный, как Ленин, от настроений, царящих в Петрограде, Троцкий не разделял его веры в вооруженное восстание. Для начала врага надо деморализовать и разоружить. Следует расшевелить массы, убедить их в полной беспомощности противников. Троцкий считал, что восстание не может состояться под эгидой одной партии. За ним должна стоять загадочная «революционная демократия», выступающая от имени Совета. Необходимо дождаться созыва II съезда Советов, а уж потом говорить о восстании.

«Это были великие дни», – сказал Троцкий в 1920 году, когда он, второй человек в Советской России, вряд ли тосковал по периоду, связанному с опасностями и неопределенностью. Ленин испытывал нетерпение; остальные большевистские лидеры были напуганы и погрузились в мрачные размышления, что бы сказал по этому поводу Маркс, а Троцкий отлично проводил время. Было забавно пугать глупое Временное правительство и скучных меньшевиков угрозой восстания. До последнего момента социалисты не теряли веру в Троцкого. Бессмысленно спорить с Лениным, но Троцкий и Луначарский, цивилизованные люди, настоящие марксисты, они понимают полную безнадежность восстания. Суханов, уповая на председателя Совета, все еще не терял надежды отпраздновать юбилей литературной деятельности Горького. Увы, его бывший друг и соредактор отмахнулся от него, и Суханов, который вел дневник революции, наконец-то понял, что у Троцкого совсем иное на уме.

До 24 октября Троцкий участвует во всех обсуждениях. Нет темы, которая казалась бы ему незначительной или недостойной внимания. Городское правительство не нашло лучшего времени, чтобы взимать с солдат плату за проезд на городском транспорте. Это, конечно, нелепо; с таким же успехом можно было приказать им подчиняться офицерам! Троцкий использовал эту «провокацию» для подстрекательской речи; вот как антибольшевистское правительство относится к бравым защитникам страны, меньшевики и эсеры презирают рядовых солдат. Накануне восстания выяснилось, что в Петропавловской крепости хранится сто тысяч винтовок и что стоящий там гарнизон, недружелюбно настроенный к большевикам, вышвырнул представителей Военно-революционного комитета. Атаковать крепость? Но что, если гарнизон поднимет стрельбу? (Можно с уверенностью сказать, что, если бы дошло до стрельбы, солдаты, сторонники большевиков, попросту сбежали бы.) Троцкий сам отправился в крепость. После его выступления гарнизон заявил, что переходит на сторону большевиков, и выдал винтовки.

23 октября Временное правительство приказало закрыть большевистские газеты. Это решение всех застало врасплох; никто не ожидал подобной смелости от угасающего режима. И тут большевики поняли, что их штаб в Смольном (теперь в помещении Смольного института благородных девиц размещался Совет и Военно-революционный комитет) остается совершенно незащищенным. Достаточно небольшого отряда, чтобы арестовать штаб приближающейся революции. В Смольный тут же доставили пулеметы и орудия, правда, многие были в неисправном состоянии и из них нельзя было стрелять, но, по крайней мере, внешне Смольный производил устрашающее впечатление. Центральный комитет собрался в Смольном и по предложению Каменева, стремившегося сгладить впечатление от своего малодушного поведения, принял решение, что никто из членов ЦК не должен покидать здания без разрешения.

Восстание должно было начаться ночью 23 октября с захвата Зимнего дворца, где почти безостановочно заседало Временное правительство. Но план провалился; кавалерийский эскадрон разогнал воинские части, направленные на захват дворца.[292]

Случилось то, чего в глубине души боялся каждый: пробольшевистские полки не заслуживают доверия. Прибывшие из Кронштадта тысяча пятьсот моряков вместе с рабоче-крестьянской Красной гвардией, по крайней мере, не бросятся врассыпную при первых выстрелах.