Белый клинок - Валерий Барабашов

Выпили раз, другой. Варавва стал наливать еще. Но Шматко отодвинул кружку.

— Хватит, — сказал он. — Действительно, не за тем приехал. И сам свободу уважаю, гулять по России люблю, а тут, браты, вопрос колом стоит: или мы чекистов — или они нас. Мне этот Наумович — вот где! — И полоснул себя ладонью по горлу. — Как шакал по степи за нами гоняется, сколько хлопцев наших перевел, в трибунал отправил.

— Попался бы он мне в руки! — глаза Вараввы хищно блеснули. — Я б из него кровь по наперстку цедил! По кусочку б резал!.. Ы-ых!..

— А давайте, хлопцы, споймаем того Наумовича, — добродушно и пьяно уже сказал Безручко. — Ну шо вы заладили: Наумович, Наумович! Споймаем та за ноги его и подвесим, нехай висит.

— Я знаю, где он ночевать иногда остается, — вступил в разговор Дегтярев. — С отрядом, конечно, его не так просто взять. Но взять можно.

— Так, так, — тяжело мотал головой Безручко. — Правильно. Я Мордовцева самолично казнив и чекиста этого тож казню. Вот, от Мордовцева печатка осталась. — Из кармана галифе он выхватил печать, подбросил ее на ладони. — На лоб им ставлю… — засмеялся, заколыхался жирным большим телом, закашлялся.

— Дело не в одном Наумовиче, — стал было возражать Варавва, клонить разговор в другую сторону. — Может быть, нам, объединившись, стоит уйти пока в Шипов лес или снова под Тамбов, переждать, а потом уже…

— Нет, Наумович этот как бельмо на глазу, — подливал масла в огонь и Прокофий Дегтярев, прикидываясь чрезмерно пьяным. — Покоя от него нету… Смерть ему!

— Правда, чего с ним цацкаться, — вторил Прокофию Шматко, — сколько он нашей кровушки пролил, этот Наумович! Мне ни одного набега без стрельбы не дал совершить, с десяток хлопцев моих от его пуль полегло.

Ворон гневно говорил еще о стычках с отрядом Наумовича, о том, что тот иезуитски хитер, появляется в самый неподходящий момент (видно, везде у него по деревням натыканы лазутчики), а самого его застать врасплох невозможно. Говорил, притворяясь пьяным, матерился, стучал кулаком по столу, а сам все время думал о печати Мордовцева, которая лежала в кармане зеленого френча Безручко, о последних минутах жизни своих боевых товарищей. В одну из тайных встреч под Богучаром Любушкин рассказал Ворону о гибели Мордовцева и Алексеевского, о том, как измывались бандиты над трупами комиссара и военкома, с какими почестями хоронили их потом в Воронеже, в Детском парке. Длинная, в полверсты, процессия шла по главной улице губернского города, проспекту Революции, семь красных гробов несли весь этот траурный последний путь десятки воронежцев, траурно же, сменяя один другой, рыдали духовые военные оркестры. «Воронежская коммуна» напечатала некролог с призывом отомстить бандитам за смерть революционеров.

И вот один из убийц, Митрофан Безручко, сидит сейчас перед Шматко — Вороном, похваляется зверской казнью штаба Мордовцева. А он, Ворон, вынужден сидеть за одним столом с этим палачом, пить с ним самогонку, улыбаться и поддакивать. Но ничего, ничего. Если удастся заманить тертых и битых этих волков, Безручко и Варавву, в капкан, если поверят они им с Прокофием и говорят сейчас не притворяясь, то… Только бы не переиграть, не дать ни малейшего повода для сомнений, не вызвать настороженности — Митрофан с Осипом тоже не лыком шиты, не пальцем деланы. Они и сами могут притвориться, убеждать, что верят Ворону и принимают его предложение расправиться с Наумовичем. А сами плетут сеть, заманивают их с Дегтяревым в волчью яму… Впрочем, кажется, все идет нормально; Безручко много и охотно пьет, согласен на все — Наумович сидит у него в печенках и от одного его имени у Митрофана, как он выразился, «свербить у носу»…

«Наверное, у него есть и другие вещи Мордовцева и Алексеевского, — думал Шматко. — У этих палачей какая-то болезненная страсть брать у убитых что-нибудь «на память»…»

Он решил, что потом прикажет тщательно осмотреть все награбленное Митрофаном Безручко, вернет вещи Мордовцева и Алексеевского их семьям… Такая неожиданная, глупая смерть штаба! Зачем было отпускать сопровождающий эскадрон?!

— Где же похоронили Ивана Сергеевича? — спросил Ворон, возвращаясь в мыслях к застолью, стараясь не привлекать особого, повышенного внимания Безручко к своему вопросу — спросил как бы между прочим.

— Та сховалы его, сховалы, — неопределенно махнул тот рукой. — В тайном мисти. Зараз пока пусть полежить в подполи, а потом, после победы, с почестями Колесникова похороним, в Старой Калитве. Нехай там у церкви, на бугре, и лежить, на нас з вами дывыться, як мы новую жизнь правим.

— Что ж не сберегли командира? — вставил с упреком Дегтярев.

— Та шо… Не убереглы. — Безручко принялся раскуривать трубку. — Стреляють, же, заразы красные. И дуже метко. А в тот раз с тем же Наумовичем и схлестнулись. Иван сам в атаку кинулся, верховодил. Ну а верховодов всегда пуля обласкае… Не лез бы, так ничего б, може, и не случилось. Береженого оно сам бог и бережет.

— Жалко Ивана Сергеевича — вздохнул Ворон. — Глядишь, с ним бы мы и не прятались сейчас по хуторам. Давайте, мужики, помянем нашего командира! — Он приподнял кружку с самогонкой.

Безручко свирепо глянул на Ворона.

— Ты шо? Безручке не веришь?! Га? Да хочешь знать, Колесников мою волю сполняв, я колесо крутыв. А вин тильки команды подавав та приказы у штаби подмахивав… Зараз я голова, Ворон! И если будешь вякать…

— Ладно, Митрофан, оставь, — поморщился Варавва. — Ворон дело говорит, Ивана Сергеевича надо помянуть, командир он был хороший.

Варавва встал первый, за ним с неохотой поднялся и Безручко, ткнул кружкой в кружку Ворона. Выпили.

— Дело Ворон говорит и о Наумовиче, — продолжал потом Варавва, пожевав сала. — Словить его, собаку, надо…

— Сме-е-е-ерть! — разозленным бугаем ревел Безручко. Он схватил нож, вытянул руку над столом, и руку эту тут же пожал Дегтярев, за ним Шматко, а последним, чуть поколебавшись, — Варавва. Крепкое это было рукопожатие четверых — не разъять. Судьба чекиста Наумовича была решена!

…День уже клонился к вечеру, когда гости, «сильно шатаясь», садились на коней. Дегтярев никак не мог попасть ногой в стремя, соскальзывал с седла, а Ворон — тот вообще не узнал своего коня, спутал его с вараввинским, но Осип, хоть и подобревший от выпитого, своего красавца-скакуна не дал, разгадал хитрость. Погрозил Ворону нагайкой.

Уже в седле Шматко увидел Дуню: она стояла у плетня, держа ладошку у глаз — солнце светило ей в лицо, смотрела на Ивана чуть растерянно и с ожиданием. Шматко тронул коня, подъехал.

— Скоро увидимся, Дуня. Я приеду, — сказал он намеренно громко, зная, что их слушают, смотрят на них.