Руководящие идеи русской жизни - Лев Тихомиров

Это был бы уже огромный успех, и не только в отношении всего устроительного дела, предлежащего государству. Немногие страны приступали к глубочайшим реформам с таким легким идейным багажом, как это вышло у нас. Интеллигентная политическая мысль, взявшаяся за реформу великой страны со сложнейшими внутренними отношениями, сама развилась на общих фразах, общих соображениях и выросла не на государственном деле, а в кабинетных или митинговых разговорах, то есть вообще в обстановке, совершенно непригодной для серьезной государственной работы. А между тем именно эта поверхностная интеллигентная мысль и дала главные «директивы» последующей практической работе. Понятно, что с особенной силой вредные последствия этого должны были проявиться именно в Государственной Думе, по составу принадлежащей главнейше к этой средней интеллигенции. Но для того, чтобы запутанную и разрушающую революцию сменить, наконец, серьезной реформой, необходимо, чтобы в государственной политике возобладала не мысль средней интеллигенции, а мысль высшей интеллигенции, — более образованной, более выработанной, а следовательно, более способной понимать обязательность связи между государственным законодательством и условиями органической жизни нации.

Щедрин когда-то высмеивал градоправителей города Глупова[153], описывая, как приехал градоправитель, проникнутый идеями материального благоустройства, и потому приказал замостить город. Затем явился новый градоправитель, со стремлениями более возвышенного характера, а потому приказал снять мостовую и воздвигнуть из этого камня величественную пирамиду… Всякое революционное законодательство является в роли таких градоправителей, и для того, чтобы избежать этого, законодательные учреждения должны памятовать, что обязанности законодательства состоят совсем не в произвольном перекраивании народной жизни на основании каких-нибудь личных понятий о благе, а в том, чтобы отвлеченные общечеловеческие начала свободы и блага сообразовать с реальными условиями народной жизни, с тем, что вырабатывается ею самой. Государственно-народное творчество должно давать «директивы» законодательству, а не наоборот. Забывать это — значит не знать и не понимать, в чем состоит народная свобода. Но если качества деспота и революционера еще допустимы для кабинетных или митинговых речей средней интеллигенции, то составляют величайшее зло для народа и государства, если успевают овладеть душой законодателя.

Неоднократно мы высказывали, что вся будущность России, и, между прочим, степень свободы, какую удастся провести в русскую жизнь, всецело зависит от того, насколько мы успеем освободиться от революционных директив, совершенно родных по духу аракчеевскому произволу. Законопроект о старообрядческих общинах, переходя в Государственный Совет, дает теперь первый серьезный случай увидеть, перешли ли мы сколько-нибудь от революционного деспотизма к уважению самостоятельности народного творчества, уважению к тому, что думают не одни депутаты или интеллигенция, а сама нация, сами люди, для которых вырабатываются законы.

Заключения комиссии Государственного Совета показали, что в числе его членов уже явилось немало лиц, сознавших свою обязанность привносить в законодательное дело лишь помощь развитого юридического ума тому, что вырабатывает самостоятельное чувство и сознание нации. Вопрос теперь в том, как проявит себя большинство членов этого высокого учреждения?

Нельзя не отметить идейного сходства между воззрениями, проявившимися в комиссии Государственного Совета, с теми воззрениями, которые так энергично развивал в последнее время г-н Кузнецов в ряде конференций, в статьях и недавно вышедшей книге («Закон о старообрядческих общинах в связи с отношением Церкви и государства». Москва, 1910 год). Точка зрения г-на Кузнецова состоит в том, что государство должно находиться в союзе с Церковью, причем, понятно, такой Церковью может быть лишь какая-либо одна, которая в силу своего с государством союза и признается господствующей. Потребности же свободы совести должны осуществляться не приравниванием всех вероисповедных обществ к господствующей Церкви, а их организацией на общих правах частных обществ, с дарованием им всей той степени свободы, какую государство считает возможным давать частным обществам. Та же идея как будто сказывается и в трудах комиссии Государственного Совета. Это совпадение, конечно, неслучайно, и именно вследствие этого обещает оздоровление нашей законодательной деятельности.

Дело в том, что идеи г-на Кузнецова являются лишь разумной юридической формулировкой той идеи, которая фактически пробивалась в нашем историческом вероисповедном законодательстве. Разница лишь в том, что в настоящее время мы признаем необходимость расширить свободу и права. В воззрениях г-на Кузнецова говорит национальная историческая мысль, достигающая самосознания и вместе с тем развивающаяся до гораздо большей потребности в свободе коллективных действий.

В этих идеях, таким образом, является течение прогрессивной эволюции, сменяющей деспотизм «прогрессивной революции». Но торжество прогрессивно-эволюционной идеи было бы у нас началом конца революции, началом правильного развития страны. И вот почему исход дела о старообрядческих обществах в Государственном Совете вырастает в важное событие, которого последствия далеко переходят границы собственно вероисповедных интересов. Поэтому-то всякий, понимающий условия действительного прогресса и жаждущий увидать их наконец в России, ожидает теперь с таким нетерпением решения Государственного Совета, которое нам скажет, освободились ли мы, наконец, от давления «революционных» директив нашей среднеобразованной интеллигенции?

Государственно-церковное дело в Государственном Совете

В первые моменты законодательного «обновления» России, начатого под непосредственными впечатлениями смутного времени и под аккомпанемент революционных криков поистине бесноватых Дум первых двух созывов, в первую же голову были выдвинуты законопроекты, касающиеся вопросов вероисповедных и государственно-церковных. С тех пор они претерпели довольно много мелких изменений, а часть их взята для нового пересмотра, но общий дух реформы, тогда заложенный, остается до сих пор таким же, каким явился на свет. Это, быть может, тяжелейшее наследство, принятое нынешним министерством от предшественников, — к сожалению, без своевременного глубокого пересмотра.

Общий дух этого законодательства ведет к подрыву союза Церкви и государства, чем в самой основе подрывается историческая идея нашей государственности.

Мы много раз указывали на коренные недостатки этих законопроектов и на необходимость положить предел дальнейшему подрыву, производимому их применением. Но доселе ничто в государственной сфере не давало надежды на спасение России от роковых последствий непонимания истинного смысла государственно-церковного союза. Государственная Дума не захотела поддержать даже частичных улучшений, которые правительство начало, наконец, привносить в реформу вероисповедных отношений. В Думе и в печати не давали хода никаким улучшениям, постоянно указывая будто бы на Волю Государя Императора, на которую те же самые люди не обращают никакого внимания, когда они предпочитают осуществление директив революции. Указ 17 апреля в тенденциозных руках был постоянно превращаем в щит против всяких стараний предохранить государство от разрыва с Церковью.

Но вот наконец дело поступило в Государственный Совет, и мы, уже отвыкшие видеть в русских делах какие-либо отзвуки былой русской государственной практичности, с величайшим удивлением слышим смелое и твердое заявление о праве на существование наших вековых государственно-церковных отношений. Конечно, и в Государственном Совете мы не обходимся без разрушающей рыхлости фальшивого либерализма. Кто знает? Быть может, она и здесь окажется охватившей большинство умов. Но, во всяком случае, Государственный Совет проявил также присутствие и таких элементов, которыми государства мира не разрушаются, а деятельно строятся.

Комиссия Государственного Совета не постеснялась переделать законопроект о старообрядческих общинах настолько радикально, что вызвала обычные крики о противоречии своих поправок с Указом 17 апреля. Но на этот раз уловка оказалась бессильной, и мы впервые услышали твердое слово истинно законодательного разума, принадлежащее самому председателю Государственного Совета:

«Здесь, — между прочим заявил он, — возник вопрос, можно ли изменять Указ 17 апреля 1905 года и 17 октября 1906 года. Прения по этому предмету представляются совершенно праздными, потому что кто знаком с учреждением Государственного Совета и учреждением Государственной Думы, тот должен знать, что законодательные собрания имеют право издавать новые законы, изменять и отменять прежние, и стало быть, никакого сомнения по вопросу о возможности изменения того или другого указа существовать не может».