Повседневная жизнь царских дипломатов в XIX веке - Борис Григорьев

В тот же вечер Соловьёв заехал к владельцу «Нового времени» старику Суворину, чтобы предупредить его против пагубного курса, занятого его газетой в отношении Германии. Постоянная травля Германии и науськивание общественного мнения против немцев тоже способствовали, по мнению Соловьёва, развязыванию войны. Затем он пожаловался на предательский приём Пиленко. Суворин отделался отговорками, что в дела иностранного отдела газеты не вмешивается, а что касается международной политики, то старик твёрдо держался своих взглядов о «жёлтой опасности» на Востоке, а о тевтонской — на Западе. Стало ясно, что сговориться с «Новым временем» не удастся.

Подумав, Юрий Яковлевич решил пока добровольно с поста управляющего не уходить. Впредь пришлось соблюдать осторожность и предусмотрительность и в отношении журналистов, и своих коллег. Известную поддержку он нашёл в лице товарища министра Н. В. Чарыкова, человека разумного и вполне порядочного. К этому времени — после неудачных переговоров в Бухлау — и положение министра стало неустойчивым, ему грозила отставка, так что своей личной политики он уже больше не проводил. Австро-Венгрия в одностороннем порядке присоединила к себе Боснию и Герцеговину а Россия осталась на Босфоре у разбитого корыта.

К выпуску обзора прессы Соловьёв привлекал дипломатов, находившихся в Петербурге в отпуске и всеми способами старавшимися продлить его. Пока решали вопрос о продлении отпуска, их прикомандировывали к Бюро печати, так что недостатка в сотрудниках у Соловьёва не было: вместо полагавшихся четырёх-пяти сотрудников он довёл штаты бюро до двенадцати человек. Можно было поручать обработку иностранной прессы дипломату, имевшему опыт работы в данной стране. Обзор печати сдавался А. П. Извольскому в 16.00. Министр, следует признать, знакомился с ним довольно основательно. Пришедший ему на смену Д. С. Сазонов уделял прессе значительно меньше внимания, и на доклады к нему Ю. Я. Соловьёв ходил довольно редко. Часто известия о событиях доходили через прессу раньше, чем о них докладывали начальники политических отделов. Последние были недовольны этим и высказывали Соловьёву своё неодобрение. Русская пресса изобиловала критическими статьями как в адрес Министерства иностранных дел, так и правительства, так что тут работы хватало. Извольский перед каждым докладом царю требовал свежих материалов, и иногда их случалось вставлять в обзоры впопыхах, перед самым отъездом министра в Царское Село.

В целом же опыт общения МВД с русской общественностью через прессу можно назвать вполне продуктивным и полезным для обеих сторон.

Глава десятая. Досуг дипломатов

Когда в делах — я от веселий прячусь,

Когда дурачиться — дурачусь,

А смешивать два этих ремесла

Есть тьма искусников. Я не из их числа.

Досуг дипломатов александро-николаевской эпохи (первой половины XIX века) определялся преимущественно их социальным статусом. Дипломатия была тогда ещё недоступна разночинным элементам и являлась уделом не просто дворянства, а исключительно богатой и знатной его прослойки, то есть так называемого высшего общества России.

В пушкинские времена такие дипломаты, как Пётр Иванович Полетика (1778–1849) и Дмитрий Петрович Северин (1792–1865), предпочитали проводить свой досуг в литературном обществе «Арзамас» — это было и модно, и престижно. Первый получил у арзамасцев кличку «Очарованный Чёлн», а второй — «Резвый Кот». О «Резвом Коте» язвительный Вигель оставил нам нелестную характеристику:

«…Это было удивительное слияние дерзости с подлостью; но надобно признаться — никогда ещё не видал я холопство, облечённое в столь щеголеватые и благородные формы».

И ещё: «…Этот ныне старый тощий кот был тогда ласков, по крайней мере, с приятелями и про них держал в запасе когти, но не выпускал их, и в самих манерах имел ещё игривость котёнка».

Северин был товарищем П. А. Вяземского (1792–1878) по иезуитскому пансиону, к нему почему-то благоволил В. А. Жуковский (1783–1852), напечатавший, по словам Вигеля, чью-то басенку под его именем, а потому двери «Арзамаса» были для него открыты.

За границей русские дворяне вели себя более свободно, если не разнузданно, нежели у себя на родине. (Впрочем, эта черта русского человека проявляется и в наши дни.) Многие, чтобы удивить Европу широтой русской натуры, пускались в разгул и пьянство, другие увлекались картами и рулеткой, «просаживая» за карточными столами целые состояния, а третьи напропалую пускались в амурные истории. Разрушались семьи, ломались судьбы, страдало дело, но тогдашнее начальство смотрело на всё это «скрозь» пальцы. Понятие о дисциплине, уважение этических и профессиональных условностей, корпоративный дух ещё только приобретались.

Сын нашего историка Н. М. Карамзина, попавший в конце 1830-х годов в легкомысленный Париж, в ответ на упрёки своей целомудренной сестры Софьи Николаевны, пишет ей о том, что его общение там для него было возможно либо в кругу «умственно опустившейся посольской молодёжи, с утра играющей в клубах, возящейся с дрянными любовницами и закосневшей в Париже, как в глуши саратовской», либо в обществе «остроумной и одарённой женщины», каковой он считал супругу русского дипломата Н. М. Смирнова, потомка петровского солдата Бухвостова, Александру Осиповну Смирнову-Россет.

О ней А. С. Пушкин оставил ироничное и двусмысленное четверостишие:

Черноокая РоссетиВ самовластной красотеВсе сердца пленила этиТе, те, те и те, те, те.

Удостоили её своим вниманием и обожанием и В. А. Жуковский, по язвительному выражению современника, готовый содрать собственную кожу для изготовления тёплых галош для Александры Осиповны, дабы она не могла замочить своих ножек, и В. Туманский, и П. А. Вяземский, ценивший в ней ум и красоту, и М. Ю. Лермонтов, желавший сказать ей так много, но так и не сказавший ничего.

Судя по воспоминаниям современников, работы в посольствах и миссиях тогда было не так уж и много. Вот как описывает свой рабочий день упомянутый выше 2-й секретарь посольства в Париже и протеже Нессельроде Н. Д. Киселёв (1800–1869): «Мне нечего делать, кроме двух часов работы в день. В три я иду гулять, захожу в клуб на час времени, возвращаюсь домой в пять часов. До обеда я читаю, в одиннадцать ложусь спать». От скуки он заводит себе любовницу.

Более развитые в нравственном отношении дипломаты принимаются за изучение местного языка, истории и культуры страны пребывания, но это лишь исключения из основной массы дипломатов. П. Сухтелен, посланник в Стокгольме, узнав о том, что один дипломат, работавший в Швейцарии, от скуки нанимал себе учителя немецкого языка, сказал ему:

— Э, милый, поверьте мне, самое лучшее — взять любовницу.

Данный совет вряд ли, однако, пригодился бы для Александра Антоновича де Бальмена, русского комиссара шотландского происхождения, назначенного Александром I в состав международного комиссариата на остров Святой Елены для охраны сосланного туда Наполеона. В данном случае граф Нессельроде проявил примерную бдительность и щепетильность и запретил де Бальмену брать с собой на остров французскую любовницу — нельзя было позорить честь русской дипломатии перед высокопоставленным узником. Париж или Лондон — это другое дело, там всё можно, но на Святой Елене — ни-ни!

Скоро общество единственного на острове русского — лакея Тишки — и коллег-союзников австрийского барона Штюрмера, французского маркиза де Моншеню и английского губернатора Лоу российскому дипломату, мягко говоря, наскучило, и он решил… жениться. Выбирать на Святой Елене было не из кого, и он сделал предложение шестнадцатилетней падчерице английского губернатора Сюзанне Джонсон.

Кстати, что касается общения дипломатов со своими слугами: из-за отсутствия общества де Бальмену, настоящему денди, волей-неволей пришлось довольствоваться беседами с Тишкой, и между ними установились своеобразные панибратские отношения. Дополним исторический роман М. Алданова справкой: полковник де Бальмен, согласно формулярному списку МИД, направлялся на остров Святой Елены дважды: первая его командировка длилась с сентября 1813 года по ноябрь 1819 года, а потом он был отозван обратно в Петербург, чтобы два года спустя снова поехать на злосчастный остров. На 1828 год — год увольнения из Министерства иностранных дел — в его семейном положении указано «вдов». Что случилось с его молодой английской женой, не известно.

Но вернёмся к Н. М. Смирнову. Он служил первым секретарём в русском посольстве в Берлине (30-е годы XIX столетия). Чем же занималась его умная, красивая и проницательная супруга, пока муж «трудился» на дипломатическом поприще? «О, я очень веселилась… — признаётся она на страницах своих фривольных воспоминаний. — Были сплошные праздники, концерты и живые картины, и я всюду фигурировала… Я каталась там, как сыр в масле. Смирнов уходил с утра в канцелярию, потом в клуб и приходил к обеду, а я каталась с детьми и часто ездила в Шарлоттенбург, там стоял драгунский полк, и Каниц очень любил детей. У него была обезьяна, и дети, садясь в карету, говорили: