Ада, или Отрада - Владимир Владимирович Набоков

Poor L.

Нам жаль, что ты так скоро уехала. Нам еще жальче оттого, что мы завлекли нашу Эсмеральду и русалочку в озорную проделку. Мы никогда больше не станем с тобой играть в такие игры, дорогая жар-птица. Прими наши apollo [apologize, извинения]. Дурманы, раны и мембраны красоты лишают художников и болванов способности владеть собой. Пилоты огромных дирижаблей и даже грубые, смердящие ямщики, как известно, теряли голову из-за пары зеленых глаз и медного локона. Мы хотели полюбоваться тобой и позабавить тебя, милая РП (райская птица). Мы зашли слишком далеко. Я, Ван, зашел слишком далеко. Мы сожалеем об этом постыдном, хотя по сути своей невинном эпизоде. Сейчас время эмоционального потрясения и восстановления сил. Уничтожь и забудь.

Нежно твои А и В

(в алфавитном порядке)

«Какой напыщенный пуританский вздор! – сказала Ада, ознакомившись с посланием. – Почему это мы должны apollo за то, что она испытала сладкую спазмочку? Я люблю ее и никогда не допущу, чтобы ты ей навредил. И вот что занятно, знаешь, что-то в тоне твоей записки заставляет меня по-настоящему ревновать, впервые в моей жажде <так в рукописи, вместо “жизни”. Ред.>. Ван, Ван, где-нибудь, когда-нибудь, после пляжа или дансинга, ты переспишь с ней, Ван!»

«Если только иссякнет твое любовное зелье. Ты позволишь мне послать ей эту записку?»

«Позволю, но я хочу прибавить несколько слов».

Ее P.S. гласил:

Под составленной Ваном декларацией я подписываюсь неохотно. Она напыщенная и пуританская. Я обожаю тебя, mon petit, и никогда не позволю ему причинить тебе боль, какой бы нежной или грубой она ни была. Когда тебе наскучит Куин, почему бы не слетать в Голландию или Италию?

А.

«А теперь отправимся на прогулку, – предложил Ван. – Прикажу, чтобы седлали Пардуса и пегого Пега».

«Прошлым вечером меня узнали двое, – сказала она. – Незнакомые друг с другом калифорнийцы. Они не решились поклониться, потому что меня сопровождал бретер в шелковом смокинге, бросавший по сторонам свирепые взгляды. Один – Анскар, фильмовый продюсер, другой, с кокоткой, – Пол Винниер, лондонский приятель твоего отца. Я, признаться, надеялась, что мы вернемся в постель».

«Мы сейчас поедем в Парк на конную прогулку», твердо сказал Ван и первым делом позвонил воскресному посыльному, чтобы тот доставил письмо в гостиницу Люсетты или на курорт Верма, если она уже уехала.

«Надеюсь, ты понимаешь, что делаешь?» – заметила Ада.

«Да», ответил он.

«Ты разбиваешь ей сердце», сказала Ада.

«Ада, девочка, обожаемая моя девочка, – воскликнул Ван, – я сияюще пуст. Я прихожу в себя после долгой и ужасной болезни. Ты плакала из-за моего неблаговидного шрама, но теперь жизнь будет состоять из любви, смеха и зерен консервированной кукурузы. Не могу я думать о разбитых сердцах, мое собственное только что починили. Ты наденешь синюю вуаль, а я накладные усы, которые делают меня похожим на Пьера Леграна, моего учителя фехтования».

«Au fond, – сказала Ада, – двоюродные имеют полное право выезжать вместе верхом. И даже танцевать или кататься на коньках, если захотят. В конце концов, кузены почти брат и сестра. Сегодня синий, ледяной, безветренный день».

Вскоре она была готова, и перед тем, как расстаться на несколько минут, они нежно поцеловались в коридоре между лифтом и лестницей.

«Башня, – негромко сказала она в ответ на его вопросительный взгляд, точно так же, как делала в те медовые утра в прошлом, проверяя свое счастье. – У тебя?»

«Настоящий зиккурат».

Наведя справки, они выяснили, где проходит повторный показ «Юных и Про́клятых» (1890) – в захудалом кинозале, главной специальностью которого были Цветистые Вестерны (как раньше называли эти пустыни неискусства). Так вот во что в конце концов выродились «Enfants Maudits» (1887) м-ль Ларивьер! У нее двое подростков во французском замке отравили свою овдовевшую мать, которая соблазнила молодого соседа, любовника одного из ее отпрысков-близнецов. Наша авторша сделала много уступок свободе нравов того времени и грязной фантазии сценаристов; но и она, и исполнительница главной роли отреклись от конечного результата многочисленных манипуляций с сюжетом, ставшим историей убийства в Аризоне вдовца, собиравшегося жениться на спившейся проститутке, играть которую Марина вполне благоразумно отказалась. Но бедная Адочка держалась за свою маленькую роль, двухминутную сцену в трактире. Во время репетиций ей казалось, что она неплохо справляется с образом коварной буфетчицы – пока режиссер не отчитал ее за то, что она двигается, как угловатый подросток. Она не снизошла до просмотра законченной картины и нисколько не стремилась к тому, чтобы Ван посмотрел ее теперь, но он напомнил ей, как тот же постановщик, Г. А. Вронский, сказал ей, что она достаточно хороша собой, чтобы однажды стать дублершей Леноры Коллин, которая в двадцать лет была такой же привлекательно неуклюжей и так же напрягала и поднимала плечи, когда пересекала комнату. Просмотрев предваряющую фильм еженедельную программу, они наконец дождались «Юных и Про́клятых», но лишь для того, чтобы обнаружить, что вся сцена в трактире была вырезана – за исключением совершенно отчетливой тени Адиного локтя, как добродушно утверждал Ван.

На другой день в их небольшой гостиной с черным диваном, желтыми подушками и защищенным от сквозняков эркером, новое окно которого, казалось, увеличивало медленно и ровно падавшие снежинки (по совпадению, их стилизованное изображение украшало обложку свежего номера «Денди и бабочки», лежавшего на подоконнике), Ада принялась обсуждать свою «драматическую карьеру». Ван скрывал, что этот предмет вызывает в нем тошную скуку (в то время как ее страсть к естествознанию, напротив, приобрела для него ностальгическое очарование). Изложенное на бумаге существовало для Вана только в своей отвлеченной чистоте, в своей неповторимой притягательности для столь же идеального ума. Оно всецело принадлежало своему создателю и не могло быть продекламировано или исполнено имитатором (на чем настаивала Ада) без того, чтобы смертельный удар чужого сознания не прикончил художника в самом логове его искусства. Написанная драматургом пьеса по определению превосходит самое лучшее ее исполнение, даже если автор самолично выступит ее постановщиком. Со всем тем, Ван соглашался с Адой, что звучащий экран, бесспорно, предпочтительнее живого театрального представления по той простой причине, что посредством первого режиссер может воплотить и сохранить для последующего неограниченного воспроизведения свое наивысшее достижение.

Ни он, ни она не могли представить себе разлук, которых могло бы потребовать ее профессиональное пребывание «на натурных съемках», как не могли они вообразить и совместных поездок в полные любопытных глаз места, жизни вдвоем в Голливуде, С.Ш.А., или в Айвиделле, Англия, или в сахарно-белом «Отеле Конриц» в Каире. По правде говоря, они вовсе не представляли себе какой-либо другой жизни, кроме теперешней tableau vivant, высоко в дивном сизом небе Манхэттена.

Четырнадцатилетняя Ада твердо верила, что быстро станет звездой, и там, в зените славы, с