Том 3. Лица - Евгений Замятин

Грустилов (бешено). Русским языком тебе, прро-хвост, говорю: не сметь подстерегать меня… Ввон, мерзавец!

Грустилов, разгневанный, выходит из грота. Казначейша толкает в спину Казначея, тот становится перед Грустиловым в позу Меркурия, но от страха сказать ничего не может, кроме: «Ва-ва-ва…» Потом обгоняет Грустилова еще раз и наконец выпаливает: «Ва-вашесство… П-п-по… пожар!»

Грустилов. Где? Что? Сюда! Сюда! Пожар!

Куриц<ын>-сын (выскакивает). Вашесство… я здесь. Осмелюсь доложить: пожар, так сказать, символический…

Груст<илов>. Как?

Куриц<ын>-сын (показывая на появляющуюся из тени Казначейшу). А вот она вам объяснит.

Грустилов (расцветая). Маркиза… вы? Что за ночь, что за луна с правой стороны… Лампада, келья… ке-ке-ке…

Казначейша. Ну да! Пошли…

Идут к гроту. Грустилов кружит около Казначейши по-петушиному.

Казначейша (мужу – шепотом.) Стой, идиот, у входа, стереги, чтобы никто… Слышишь?

Казначей в позе Меркурия становится на страже. Грустилов, войдя в грот, опускает занавеску, на освещенной изнутри занавеске – видна весьма увлекательная игра теней.

Пфейферша (созерцая все это). Нет… нет! Боже мой, ты поможешь мне – чтобы от меня… меня…

Перед нею появляется Миша-Возгрявый, сморкается натуральным способом, потом сует ей руку: «Цалуй!»

Пфейф<ерша>.Кто… кто вы? Миша. Не узнала? Я те, милка, покажу-у, хто я… (Тащит ее в полицейскую будку.)

Снова распахивается дверь в палатах, музыка – слышнее. Выходят замаскированные и танцуют танго. Из полицейской будки выходят Миша-Возгрявый и Пфейферша.

Миша. Ну, што, милка, поняла?

Пфейферша (на коленях). Да, да, да… Спаситель мой, божество… божествецо мое… алмазик…

Миша (дает ей крест и сверток). На… Бери, делай…

Пфейферша переодевается в монашеское платье. Из грота выходят Казначейша и Грустилов. Навстречу – Квартальный.

Груст<илов> (ему). А-а… Это ты, братец! Ну… что?

Квартальный трепещет.

А-а… Скажи, братец, что, например… тетерева у вас водятся?

Кварт<альный>. Рад стараться, вашесство!

Груст<илов>.Я, братец, знаешь, люблю иногда… Хорошо иногда посмотреть: как весною тетерева… это самое… понимаешь?

Кварт<альный>.Рад стараться, вашесство!

Садовиха – появляется из тени, Грустилов кидается к ней, распустив крылья, не успевает сделать и одного петушиного круга – останавливается как вкопанный, на пути у него – крест, воткнутый в землю Пфейфершей.

Грустилов. Что… что это?

На верху креста загорается лампочка.

Что это такое? Сю… сюда! Скорее!

Подбегает Курицын-сын и остальные – в масках.

Голоса. Знамение… – Крест… – Загорелось… Горит – смотрите! – Чудо!

Доктор (осмотрев лампочку). Гм… «Осрам», полуваттная.

Голоса. Полуваттная… – Слышите? Полуваттное… знамение…

Грустилов (увидел монахиню-Пфейфершу). Кто… кто вы? Не смотрите на меня так!

Пфейферша. Покайся… несчастный!

Груст<илов>.Но право же… я… как будто…

Пфейф<ерша>.Покайся! Иначе тебя ждет (на крест) – вот это!

Груст<илов>. Но… но за что же?

Пфейф<ерша> (показывая на грот). А там – что было?

Груст<илов>. Боже мой… она все, все знает… все видит!

Пфейф<ерша>. Да, я все вижу! Ты передо мною – ой одежд, голый… И вы все – голые…

Дамы сконфуженно ежатся. Казначей прикрывает свой фиговый листок.

И я вижу ваши тела на улицах – как падаль…

Груст<илов>.Замолчите! (В тишине – слышна жуткая барабанная дробь.) Что это? (Молчание.) Господа… Я чувствую – действительно близко что-то… я не знаю что… Может быть – в самом деле покаяться… на всякий случай?

Казначейша. Да, да… ангел! Покаемся вместе… идем!

Садовиха щиплет ее.

Ай!

Груст<илов>.Господа… Забудем все, что было… (Цитирует Вертинского.) Дайте… Дайте мне вериги. (Ему подают подтяжки, он надевает их.) Господа, завтра мы раздерем на себе одежды…

Казначейша. Я – согласна!

Груст<илов>. Мы будем жить в шатрах и питаться только акридами и дикими… устрицами. (Курицыну-сыну.) Пожалуйста, распорядитесь, чтобы с нами поехал Simon от Кюба – он делает такие устрицы a la Monico, что… (Повернувшись к Пфейферше и все больше воодушевляясь.) И если еще к этому бутылочку… (Втягивает ноздрями воздух, наклоняется, обнюхивает Пфейфер-шу.) Зна… знакомый запах! Какая поэзия!.. Что за ночь…

Пфейферша. Прими руки, несчастный! Ты кощунствуешь!

Груст<илов>. Ах, да… я, кажется, в самом деле…

Пфейф<ерша>. После него – никто не смеет касаться меня!

Груст<илов>. После… кого?

Пфейф<ерша>. После того, кто послан спасти тебя и всех нас. Иди за мною – и ты сподобишься увидеть его…

Снова слышна барабанная дробь.

Груст<илов> (прислушиваясь). Постойте: опять? (Пфейферше.) Я – согласен. Ведите, скорее – ведите нас! Господа… идемте!

Все идут за Пфейфершей к полицейской будке.

Пфейферша (к будке). Божество… божестве-цо мое… алмазик… это я!

Из будки слышно: втягивает носом, отхаркивается, плюет.

Пфейф<ерша> (восторженно). Он… он! Вы слышите? (К будке.) Еще… еще скажи нам что-нибудь… Слушайте… Слушайте – сейчас…

Миша-Возгрявый (из будки, диким голосом). Без працы-ы… не бенды-ы… коломацы-ы-ы…

Пфейф<ерша>. Вы слышите? На колени!

Все – на коленях. Миша-Возгрявый – выползает из будки, глядит на всех, сморкается – как в первый раз.

Пфейф<ерша>. Дай-дай-дай причаститься мне! (Лобызает Мишины пальцы. Грустилову.) Причащайся… причащайся!

Грустилов (подползает на коленж, вдруг отворачивается). Ф-фу… как пахнет!

Пфейф<ерша>. Несчастный! Ты забыл… что ждет тебя? Смирись!

Груст<илов>. Я… я смирился… (Целует Мишины пальцы.)

Миша встает.

Пфейф<ерша> (шепотом). Вставайте… вставайте… можно…

Миша (медленно развязывает полотенце, которым подпоясан. Уставившись в Казначейшу и ткнув ее в живот, произносит). Бе-ло-бо-ки камушки, бе-ло-пу-пы дамочки… Белобоки камушки – белопупы дамочки, белобоки камушки – белопупы дамочки…

Повторяя священные слова быстрее и хлеща себя полотенцем, Миша-Возгрявый начинает кружиться, за ним – Пфейферша, потом Казначейша, Грустилов и остальные. Только Доктор и Курицын-сын стоят в стороне.

Куриц<ын>-сын. Позвольте… что ж это… что ж это…

Снова барабанная дробь – все ближе, но никто ее не слышит: неистовое кружение, взвизги, всхлипы. Предшествуемый барабанщиками, внезапно появляется Угрюм-Бурчеев, идет по прямой линии, против крыльца поворачивается под прямым углом и скрывается в палатах. Никто не видит его, кроме Курицына-сына, который вращается за Угрюм-Бурчеевым, как компасная стрелка, входит следом за ним в палаты – и через секунду вылетает обратно с бумагой в руке.

Куриц<ын>-сын. Господа! Господа… последнее происшествие!

Все мгновенно останавливаются.

Куриц<ын>-сын. Господа… вот… бумага: прибыл и водворился новый наш батюшка… Угрюм-Бурчеев…

Предводитель. Урр… эп… (Спохватившись.) А… а… а как же прежний?

Остальные. Да, а как же это? – Позвольте: да где же он? – Господа, где же он?

Куриц<ын>-сын. Да, где же он, в самом деле?

Ищут. Грустилов исчез.

Что же это? Ведь только сейчас он был тут…

Садова я-Голова. А может, его вовсе даже и не было?

Куриц<ын>-сын. Позвольте… что же это? Во сне все… или я спятил?

Из палат слышна барабанная дробь, все застывают, вытянув руки по швам.

Пфейферша. Кайтесь! кайтесь! Скорее! Настали последние времена!