Скарлетт - Александра Риплей

Итак, она не могла думать об О'Хара. Следующим утром она пошла на городской рынок с поварихой, чтобы проконтролировать, что она покупает и сколько она за это платит. Не зная, чем заняться, Скарлетт решила навести порядок в дедовском доме. Когда она пила кофе, она услышала мягкий, дрожащий голос, произнесший ее имя. Это была прелестная, тихая юная Кэтлин.

— Я не знаю американских сортов рыбы, — сказала она. — Вы мне не поможете выбрать самые лучшие креветки?

Скарлетт была в замешательстве, пока девочка не показала рукой в сторону креветок.

— Ангелы послали мне вас, Скарлетт, — сказала Кэтлин, когда сделала покупку. — Я бы совсем растерялась без вас. Морин хочет все только самое лучшее. Мы ожидаем Колума, вы знаете?

«Колум?! Как будто я должна знать, кто это такой! Морин или кто-то еще упоминали его имя».

— Почему Колум — это так важно? Голубые глаза Кэтлин расширились от удивления.

— Почему? Хорошо… потому что Колум — это Колум. Это все. Он… — она не могла подыскать нужного слова. — Он Колум. Это все. Он привез меня сюда, разве вы не знаете? Он мой брат, как Стефен.

Стефен. Это тихий и темный. Скарлетт и не думала, что он брат Кэтлин. Может, поэтому он такой тихий. Может быть, они все такие, как мышки, в этой семье.

— Который же из братьев дяди Джеймса ваш отец? — спросила она Кэтлин.

— Ах, мой отец умер. Господь упокоил его душу.

Что-то девочка глуповата.

— Как его звали, Кэтлин?

— О, вы хотите знать его имя. Патрик его звали, Патрик О'Хара. Патриция была названа в его честь, будучи первенцем Джейми, а Патрик — имя его собственного отца.

Лоб Скарлетт напрягся в размышлении. Значит, Джейми — тоже брат Кэтлин. Не сказала бы, что вся семья была тихой.

— У тебя есть еще братья? — спросила она.

— О, конечно, — сказала Кэтлин со счастливой улыбкой, — братья и сестры тоже. Четырнадцать в общей сложности. Еще живущих, я имею в виду.

Она перекрестилась.

Скарлетт отшатнулась от девочки. «О Господи, больше чем уверена, что кухарка все слышала и теперь передаст деду. Я его уже слышу, как он говорит о католиках, размножающихся, как кролики».

Но в течение дня Пьер Робийяр ни разу не упомянул о ее родственниках. Он потребовал ее к себе перед ужином, объявил, что еда улучшается, и отпустил.

Она остановила Жерома, проверила поднос, осмотрела серебро, чтобы удостовериться, что оно блестит и на нем нет жирных отпечатков пальцев. Затем она положила кофейную ложечку так, что та ударилась о суповую ложку. «Если бы Морин взялась учить меня играть на ложках…» Мысль застала ее врасплох.

Этой ночью она видела во сне отца. Она проснулась утром с улыбкой на губах, со следами слез на щеках.

На городском рынке она услышала взрывы характерного смеха Морин и устремилась за кирпичный простенок, чтобы избежать встречи. Но она могла видеть Морин, Патрицию, огромную, как дом, и толпу детей за ними.

— Ваш отец — единственный, кто не в восторге от приезда Колума, — слышала она слова Морин. — Он наслаждается угощениями, которые я готовлю на ужин каждый вечер, в надежде, что придет Колум.

«Я и сама хочу специальных угощений, — подумала Скарлетт. — Я устала от мягкой пищи для дедушки». Она повернулась к кухарке.

— Возьми также кур, — приказала она, — и поджарь пару кусочков мне на обед.

Ее плохое настроение исчезло задолго до обеда. Когда она вернулась домой, она обнаружила послание от настоятельницы: епископ был готов рассмотреть просьбу Скарлетт разрешить ей купить приданое Кэррин.

«Тара. Я получу Тару!» Ее мозг был так занят планами возрождения Тары, что она не замечала проходящего времени, не осознавала, что лежало у нее в тарелке во время обеда.

Она могла видеть это так ясно в своем воображении. Дом, сверкающий свежей белизной на холме; уходящая зелень лужайки, такая зеленая, усаженная клевером; пастбища, сияющие зеленью шелковистой травы, склоняющейся от ветра; загадочные тенистые темно-зеленые сосны, окружающие реку и скрывающие ее от взгляда. Весна с морем нежных цветов кизила и опьяняющим запахом глицинии. Лето, накрахмаленные занавески, развевающиеся в открытом окне, и сладость запаха жимолости, проникающего во все комнаты. Волшебное безупречное совершенство.

Да, лето лучше всего. Длинное, ленивое лето в Джорджии, когда сумерки длятся часами и светлячки предупреждают о надвигающейся темноте. Потом звезды на близком бархатном небе, или луна, круглая и белая, такая же белая, как спящий дом, который она освещает на темном холме.

Лето… Глаза Скарлетт расширились. Это так. Почему она не поняла это раньше? Конечно. Лето, когда она любила Тару больше всего, именно летом Ретт не сможет поехать в Данмор из-за лихорадки. Это было отлично. Они могли бы жить с октября по июнь в Чарльстоне, когда начинался сезон балов, разбивающий монотонность всех этих скучных чаепитий, и летом в Таре, разбивающей монотонность балов.

Глава 41

Пьер Робийяр сопровождал Скарлетт на церемонию открытия Ходгсонхолла. Он был внушительной персоной в своем старомодном выходном костюме, состоящем из сатиновых брюк и бархатного фрака с маленьким значком Почетного Легиона в петлице и с широкой красной орденской лентой на груди. Скарлетт никогда не видела кого-либо, кто выглядел бы так изысканно и аристократично, как ее дед.

Он тоже мог ею гордиться. Она надела жемчуга и бриллианты чистой воды, ее платье было чудесно: блестящая колонна золотой парчи, отделанные золотом кружева, с золотым парчовым шлейфом четырех футов длиной. У нее никогда не было возможности надеть это платье, потому что ей приходилось одеваться так скромно в Чарльстоне. Скарлетт все еще прихорашивалась, когда Жером посадил ее в экипаж напротив деда.

Поездка на южную окраину города прошла в молчании. Пьер Робийяр почти заснул, качая головой, увенчанной седой копной волос. Она дернулась, когда Скарлетт вскрикнула:

— О, посмотрите! Толпа народа окружала классическое здание с железным забором, чтобы посмотреть на прибытие элиты саваннского общества. Скарлетт надменно, высоко держала голову, пока слуга в ливрее помогал ей выйти из экипажа на тротуар. Она могла слышать шепот восхищения в толпе. Пока ее дед медленно вылезал вслед за ней, она вскинула голову, чтобы открыть серьги, сверкающие в свете фонарей, и отбросила шлейф с руки на высокую лестницу холла, покрытую красной дорожкой.

«О-о-о! „, — слышала она из толпы, — „А-а-а! «, «прелестно“, «кто она?“ Когда она положила свою руку в белой перчатке на бархатный рукав деда, ее отчетливо позвал знакомый голос.

— Кэйти, дорогая, вы ослепительны, как королева Шебы!

В панике она быстро посмотрела налево, отшатнулась от Джейми с его выводком, как будто она их не знала, и продолжала медленным величавым темпом Пьера Робийяра подниматься по лестнице. Но картина отпечаталась в ее мозгу. Джейми держал под руку свою смеющуюся, рыжеволосую, неряшливую жену, его котелок небрежно торчал на затылке кудрявой головы. Еще один человек стоял справа от него, освещенный фонарями. Ростом он доходил до плеча Джейми. Его красное лицо было веселым, голубые глаза сверкали, а непокрытая голова была окружена ореолом серебряных кудрей. Это был точный образ Джерадда О'Хара, папы Скарлетт.