Стрела, монета, искра - Роман Суржиков

Хармон нашел обоз в полном порядке. Снайп с Луизой успели поторговать в отсутствие хозяина, и дезертир передал Хармону выручку. Вихревы дети подскочили с расспросами к Полли — она успела полюбиться им за недолгое время знакомства. Доксет подкрался к Хармону с осторожным вопросом:

— Хозяин, как оно сложилось-то, заработали монетку?.. — и Хармон тут же понял, что оставленные Доксету четыре агатки тот уже благополучно пропил.

А Луиза со своей крестьянской обстоятельностью спросила:

— Почем вышла шерсть? Сколько вы прикупили? А мешки где — еще с корабля не сгрузились?

"Какая шерсть?" — чуть не брякнул Хармон, как тут вспомнил: а и вправду, шерсть! Каждую весну, бывая в Уэймаре, Хармон закупал пару пудов роскошной ориджинской овчиной шерсти, что доставлялась кораблями по Морю Льдов и Торрею. Она выходила почти вдвое дешевле против той, которую купцы Южного Пути везли сушей. Переправив овчину через озеро и проделав сотню миль на юг в телегах, Хармон продавал ее в Альмере и выручал на этом неизменный десяток елен. Но в этот раз он напрочь позабыл о шерстяной ярмарке!

Торговец непроизвольно потеребил Священный Предмет, спрятанный под кафтаном, и ответил Луизе:

— Ярмарка гнилая в этом году — на Севере овечий мор, или что-то такое. Овчины мало, и вся дорогущая.

— Так может, и следовало прикупить? — прицепилась Луиза. — Коли овцы дохнут, шерсть растет в цене. В Уэймаре подорожала вдвое, а в Альмере, глядишь, и втрое вырастет.

— Говорю же: мало ее, и гнилая какая-то. Всегда снежная, а теперь — серая, да с желтизной, как рубаха нестиранная. В Альмере такая и даром не нужна. — И, заранее перебив дальнейшие расспросы, торговец добавил: — Но это не беда, я взял кое-что получше шерсти.

С тем он извлек на свет вверительную грамоту с графской печатью. Люди сунулись поглядеть. Памятуя о том, что Джоакин пусть и скверно, но умеет читать, Хармон лишь махнул бумагой перед его носом, зато Вихрю с Луизой и Снайпом дал изучить ее как следует. Они все равно ни слова не поймут, но рассмотрят печать и сообразят, что дело важное. Так и вышло: все трое уважительно покивали и перевели на хозяина вопросительные взгляды.

— Граф поручил мне продать кое-какую земельку, — сказал торговец. — В Южном Пути есть несколько охотников до нее, а эта вот бумаженция — грамота на владение. Продадим ее — хорошо заработаем. Дело пахнет десятком-другим золотых.

— Землей, значит, теперь торгуем… Лордикам помогаем… — проворчал Снайп и посмотрел хмуро, исподлобья.

Он терпеть не мог лордов-землевладельцев. Один из этой породы несколько лет держал Снайпа в войске, не отпуская домой к жене и малым детям. А позже, когда Снайп сбежал, лорд отнял у его жены две трети надела: без мужа, мол, ты и треть не возделаешь, а коли муж вернется — все равно повесим, так что земля, мол, тебе теперь без надобности.

— Только один раз, — примирительно молвил Хармон. — Ты же видел, как оно: граф меня личным письмом вызвал, не мог же я отказать! Да и деньги ему нужны на благое дело.

— Это какое же? — сверкнул глазом Снайп. В благие дела, творимые лордами, он не верил.

— Жена у него… — начал Хармон и понял, что про невестин выкуп говорить-то как раз не стоит. — Леди Иона желает открыть госпиталь, помогать увечным и хворым. Вот на это денежки и понадобились.

— Добрая душа, — сказала Луиза, Вихорь кивнул. Джоакин тоже согласился, хотя и покривил губы. Один Снайп недоверчиво покачал головой. Спорить он не стал, но видно было, что чует подвох в словах хозяина. Ну и пусть тебе, — решил Хармон. Не веришь — так не верь. Правда все равно настолько диковинна, что ты ее в жизни не угадаешь!

Вскоре обоз тронулся в путь.

Городок мало чем был примечателен. Протискиваясь его улочками, Хармон видел все, что обыкновенно увидишь в небольших городках. Очередь у колодца галдит и хихикает, добрая половина ее — дети. Толстая женщина ведет по улице худосочного мужичка, щедро награждая его тумаками. Он, похоже, пьян в стельку: то и дело спотыкается, и жене приходится ловить его за шиворот. Двое подмастерьев спешат куда-то с увесистыми котомками за плечами, но все же находят время задержаться и поглазеть на мрачного старикана, прикованного к позорному столбу. На церковной паперти несколько нищих просят милостыню: у одного сухая рука, у другого — следы пчелиной напасти на лице, его сторонятся. Над переулком полощется на ветру выстиранное белье; две соседки — носатая старуха и веснушчатая молодка — неторопливо бранятся, высунувшись в раскрытые окна. На мосту, у бочки уличного торговца пивом, собралась кучка горожан, кто-то возмущается — видать, пиво жидковато… Словом, обычная жизнь, обычные люди, вот только глядел на все это Хармон другими глазами. Еще совсем недавно ровнял бы себя с этими людьми: он лишь половчее слегка, а так — такой же, ничем не особенный. Но теперь Хармон смотрел на мещан словно бы со стороны и сверху, как будто из окна верхнего этажа собственного дома. А вот, кстати, и дом неплохой: трехэтажный, четыре окна на площадь, второй этаж выдвинут на колоннах, нависая над улицей. Там, под навесом, лотки можно поставить, если вдруг захочется поторговать по старой памяти. Фасад расписан слегка игриво: голая женщина льет воду из кувшина, птички порхают, здесь вот козочка с золотыми рогами. Это хорошо, когда дом выглядит радостно. Не то, что какие-нибудь мрачные гербы с оскаленными волками или когтистыми нетопырями! Интересно, сколько стоит этот дом? Пожалуй, что сотни три…

Способность считать в уме быстро и незаметно для окружающих — часть мастерства торговца. Люди не любят, когда ты слишком расчетлив. Положим, продаешь ты фунт чаю за тридцать шесть агаток, а богатый покупатель говорит: "Возьму семь фунтов. Почем отдашь? Сколько скинешь от суммы?" Если начнешь хмурить брови, шевелить губами, про себя числа проговаривая, да еще, чего доброго, счеты достанешь — покупатель скривится, подумает: "Ууу, какой скупердяй! Каждую монетку считает. Пойду-ка лучше других торгашей поспрашиваю, у них дешевле выйдет". Совсем иное дело, если мгновенно прикинешь в уме, что прибыль твоя на этой продаже — сотня с гаком агаток, и двадцать из них можно и скинуть, но лучше — не двадцать, а десять. А для ровного счета — восемь, это как раз одна серебряная глория выйдет. И вот, не моргнув глазом, считаешь все это в уме, и тут же, с широким таким взмахом рукой говоришь: "Кому другому — не уступил бы, но вам, добрый господин, — полновесную глорию уступлю!" Тут уж покупатель твой, никуда не денется.

Хармон сидел на козлах телеги, полуприкрыв глаза, вполуха слушал, как бранятся в очередной раз Луиза с Вихрем, как Джоакин, пристроившись около задка фургона, втолковывает что-то сидящей там Полли, как Снайп ворчит на встречных крестьян — с ними не разминешься на узкой дороге. Казалось, торговец безмятежно дремлет, разморившись от весеннего солнышка… однако, он не дремал, а с легкостью, вызвавшей бы зависть у многих студентов, суммировал, перемножал и делил в уме.