Сборник фантастики. Золотой фонд - Амброз Бирс

– Это сам черт, – сказал Кемп, – сам черт в пузырьке.

– Проснулся я гораздо бодрее и в несколько раздражительном состоянии. Знаете?

– Стрихнин-то? Знаю.

– И кто-то стучался в дверь. Это был квартирный хозяин с угрозами и допросами, старый поляк в длинном сером камзоле и просаленных туфлях. Ночью я, наверное, мучил кошку, – говорил он (старуха, очевидно, болтала). Он требовал объяснений. Законы страны, воспрещающие вивисекцию, очень строги, и его могут привлечь к ответственности. Кошку я отрицал. Кроме того, по его словам, вибрация маленькой газовой машины чувствовалась во всем доме. Это была, несомненно, правда. Он старался пробраться бoчком в комнату, минуя меня, и зорко поглядывал туда сквозь свои немецкие серебряные очки, так что мне вдруг стало страшно, как бы он не похитил что-нибудь из моей тайны. Я старался заслонить от него устроенный мною концентрирующий аппарат, и это только усилило его любопытство. Что такое я делал? Почему всегда был один и как будто что-то скрывал? Было ли это законно? Было ли безопасно? Я не приплачивал за наем ничего сверх установленной суммы. Дом его был всегда самым благопристойным домом (в самой неблагопристойной местности). Вдруг терпение мое лопнуло. Я велел ему убираться. Он начал протестовать, болтать о своем праве входа. Еще минута – и я схватил его за шиворот, что-то треснуло – и он кубарем вылетел в коридор. Я захлопнул и запер дверь и, дрожа всем телом, сел. Хозяин поднял за дверью шум, на который я не отозвался, и через некоторое время ушел. Но это довело дело до кризиса. Я не знал, что он предпримет, не знал даже, что он может предпринять. Перемена квартиры была бы проволочкой, а у меня оставалось всего на все двадцать фунтов в банке – и проволочки я не мог допустить. И-с-ч-е-з-н-у-т-ь! Это было непреодолимо. Но тогда будет следствие, и комнату мою разграбят. При мысли о том, что работа моя может получить огласку и быть прерванной перед самым своим окончанием, я рассердился, и ко мне вернулась энергия. Я вышел со своими тремя томами заметок и чековой книжкой – все это теперь у того бездомного – и отправил их из ближайшего почтового отделения в контору для доставки писем и посылок в Портленд-стрит. Я старался выйти как можно тише, и, вернувшись, я увидел, что хозяин тихонько пробирается наверх, вероятно, он слышал, как за мной затворилась дверь. Когда я обогнал его на площадке, он поспешно отскочил в сторону и метнул на меня молниеносный взгляд. Я так хлопнул дверью, что затрясся весь дом, а старик прошлепал за мною вверху, постоял за дверью, как будто в нерешимости, и опять сошел вниз. Тут я, не теряя времени, принялся за свои приготовления. В тот вечер и ночь все было кончено. Пока я сидел, одурманенный и расслабленный обесцвечивающими кровь снадобьями, раздался продолжительный стук в дверь. Потом он прекратился, его заменили удаляющиеся шаги, вернулись, и стук возобновился. Кто-то пытался просунуть что-то под дверь – какую-то синюю бумагу. В припадке раздражительности я встал, подошел к двери и распахнул ее настежь. «Ну?» – сказал я. Это был мой хозяин с приказом об очистке квартиры или чем-то в этом роде. Он протянул мне бумагу, но, должно быть, руки мои показались ему странными, и он поднял глаза на мое лицо. С минуту стоял он, разинув рот, потом издал бессвязный крик, выронил и свечу, и бумагу, и бросился бежать по темному коридору к лестнице. Я затворил дверь, запер, подошел к зеркалу и понял его ужас: лицо у меня было белое, как из белого камня… Все это было ужасно. Я не ожидал таких страданий. Целая ночь прошла в невыразимых муках, тошноте и обмороках. Я сцепил зубы, всю кожу на мне жгло, как огнем, горело все тело, я лежал неподвижно, как мертвый. Теперь я понимал, почему кошка мяукала, пока я ее не захлороформировал. Счастье еще, что я жил один, без прислуги. По временам я рыдал, стонал и говорил с собой, но так и не сдался… Я потерял, наконец, сознание и совсем ослабевший очнулся в темноте. Ночь прошла. «Я убиваю себя», – подумал я, но мне было все равно. Никогда не забуду этой зари, странного ужаса, охватившего меня при виде моих рук, как будто сделанных из тусклого стекла и становившихся все тоньше, все прозрачнее по мере того, как восходило солнце, пока я не стал, наконец, различать сквозь них болезненный беспорядок комнаты, хотя и закрывал свои прозрачные веки. Члены мои сделались как бы стеклянными, кости и жилы стерлись, пропали, маленькие белые нервы исчезли последними. Я скрежетал зубами, но вытерпел до конца. Наконец, остались только мертвые кончики моих ногтей, белые и бледные, да коричневое пятно какой-то кислоты у меня на пальцах. Я сделал усилие и встал. Сначала я был беспомощен как запеленатый ребенок, двигая членами, которых не мог видеть. Я был слаб и очень голоден… Я подошел к зеркалу, перед которым обыкновенно брился, и стал смотреть в него, стал вглядываться в «ничто» и рассмотрел в этом ничто два чуть заметных туманных пятна – следы пигмента, еще уцелевшего за сетчатой оболочкой моих глаз. Мне пришлось при этом держаться за стол и опираться лбом в стекло зеркала. Неистовым усилием воли я притащился назад к аппарату и докончил процесс. Я проспал все утро, закрыв глаза простыней, чтобы оградить их от света, а около полудня меня опять разбудил стук в дверь. Силы мои вернулись. Я сел, стал прислушиваться, услышал шепот и тотчас вскочил на ноги, начал беззвучно разбирать по частям свой аппарат и разбрасывать эти части по комнате, чтобы устройство его не могло подать повод ни к каким догадкам. Вскоре стук возобновился и послышались голоса – сначала голос моего хозяина, потом два других. Чтобы выиграть время, я отвечал им. Невидимые лоскут и подушка попались мне под руку, я отворил окно и сунул их на крышку водоема. Пока я открывал окно, за дверью раздался оглушительный треск, кто-то ударил в нее, думая сломать замок. Но крепкие болты, привинченные мною всего несколько дней назад, не поддались. Это испугало и рассердило меня, и я начал делать все наспех. Собрав в кучу посреди комнаты какие-то валявшиеся тут же бумаги, немного соломы, оберточной бумаги и всякого хлама, я отвернул газовый кран. В дверь между тем так и сыпались тяжелые удары. Я не мог найти спичек и в бешенстве стал колотить по стене кулаками. Потом опять завернул газ, вылез из окна на крышу цистерны, тихонько опустил раму и сел – безопасно и невидимо, но тем не менее дрожа от гнева, – наблюдать событие. Я видел, как оторвали от двери доску, еще минута – и отлетели скобки болтов, и на пороге отворенной двери появились мои посетители. Это был хозяин и его два пасынка, дюжие парни лет двадцати трех, двадцати четырех. Позади них мелькала старая ведьма снизу. Можете себе представить их удивление, когда комната оказалась пустою. Один из парней бросился к окну, раскрыл его и выглянул. Его выпученные глаза, губастая, бородатая рожа была в каком-нибудь футе от моего лица. Меня так и разбирало хватить по ней, но я вовремя остановил свой крепко сжатый кулак. Он смотрел как раз сквозь меня. То же стали делать, подойдя к нему, и остальные. Потом старик подошел к постели, заглянул под нее, и все они бросились к шкафу. Тут последовали длинные переговоры на самом варварском лондонском наречии. Посетители мои пришли к заключению, что я совсем не отвечал им, что это им так показалось. Уже не гнев, а чувство торжества охватило меня, пока я сидел, таким образом, за окном и наблюдал этих четырех людей – потому что старуха тоже пробралась в комнату и подозрительно, как кошка, поглядывала кругом, – этих четырех людей, старавшихся разрешить загадку моего существования. Старик, насколько я понимал его жаргон, соглашался со старухой, что я занимаюсь вивисекцией. Сыновья утверждали на ломаном английском наречии, что я – электротехник, и указывали в доказательство на динамо-машины и радиаторы. Все они трусили, опасаясь моего возвращения, хотя, как я узнал впоследствии, наружная дверь ими была заперта. Старуха заглянула в шкаф и под кровать. Один из моих соседей по квартире, торговец фруктами, деливший с мясником комнату напротив, появился на площадке лестницы, был позван и говорил что-то очень бессвязное. Мне пришло в голову, что мои особого устройства радиаторы, попадись они в руки догадливого и знающего человека, могли слишком выдать меня. Я выбрал удобную минуту, сошел с подоконника в комнату, проскочил мимо старухи и столкнул одну из динамо-машин с другой, на которой она стояла, разбив оба аппарата. Как перетрусили мои гости! Потом, пока они старались объяснить себе катастрофу, я тихонько выкрался из комнаты и сошел вниз. Пойдя в одну из гостиных, я дождался там их возвращения. Они все еще продолжали обсуждать происшествие и искать ему объяснений, несколько разочарованные тем, что не нашли никаких «ужасов», и несколько недоумевающие, какое положение занимали относительно меня по закону. Как только они сошли в подвальный этаж, я опять прокрался наверх с коробкой спичек, поджег свою кучу бумаг и хлама, навалил на нее стулья и постель, провел ко всему этому газ посредством гуттаперчевой трубки.