Ставка - жизнь. Владимир Маяковский и его круг - Бенгт Янгфельдт

не состоялся, и Маяковский покинул Прагу уже на следующий день; по словам Якобсона, он “рвался во-всю в Париж” и открыто говорил о своей любви к Татьяне: “Вот, полюбил, и тут же все отбрасываю в сторону”.

Во время этого пражского визита Маяковскому был оказан гораздо более прохладный прием в советской миссии, чем два года назад. “Из-за него или из-за меня, я не знаю”, — вспоминал Якобсон, который, однако, слышал от приезжих из Москвы, что ‘считалось уже выгодным и шиком [Маяковского] шпынять, что нападал на него каждый, кому не лень”.

Если Прага принесла разочарование, то в Берлине обстоятельства сложились лучше. Там он подписал с издательством ‘Малик” договор, который надеялся заключить еще прошлой осенью, — это был немецкий вариант генерального договора с Госиздатом. Поставив подпись, он смог поехать дальше, в Париж:

“ПРИЕДУ ЗАВТРА ДВАДЦАТЬ ВТОРОГО ДВА ЧАСА ГОЛУБЫМ ЭКСПРЕССОМ”, — телеграфировал он Татьяне 21 февраля.

В случае смерти прошу известить…

“Он вернулся еще более влюбленным, чем уехал”, — вспоминала Татьяна, получившая в подарок рукопись “Клопа”. Во время двухмесячного пребывания Маяковского во Франции они виделись ежедневно. “В.В. забирает у меня все свободное время”, — сообщала Татьяна матери, объясняя, почему пишет так редко. Их излюбленными местами были “Куполь” и маленький ресторанчик “Гранд шомьер” на Монпарнасе. Поскольку последних американских и французских фильмов в Советском Союзе не показывали, они часто ходили в кино, и свой первый звуковой фильм Маяковский посмотрел вместе с Татьяной в кинотеатре News.

Как и прежде, он поддерживал контакты с Эльзой, но теперь они встречались реже и общение стало менее доверительным. Эльза больше не жила в “Истрии”, 6 ноября 1928 года, вскоре после того, как Маяковский познакомился с Татьяной, Эльза встретила французского поэта-сюрреалиста Луи Арагона, и они мгновенно полюбили друг друга. Знакомство с Арагоном произошло в период, когда Эльза стояла на распутье. Брак с Триоле изжил себя давно, ее личная жизнь складывалась неудачно, у нее не было денег, и как писатель она была известна только в СССР. Осенью 1928 года положение стало настолько отчаянным, что Эльза попросила Маяковского помочь ей вернуться на родину. И вот после пары неудачных романов она знакомится с Арагоном, к которому переезжает уже через два месяца! Новая любовь единым махом изменила ее жизненную ситуацию и, кроме того, принесла равновесие в вечное соперничество со старшей сестрой: теперь рядом с Эльзой тоже был великий поэт…

Маяковский и Татьяна проводили выходные в Ле-Туке или Довиле на Атлантическом побережье Франции, где их никто нетревожил и где находились казино, привлекавшие возможностью пополнить дорожную кассу. Маяковский был щедрым, даже расточительным кавалером, и кошелек с каждым днем становился тоньше. Он надеялся на деньги от Госиздата, но го марта Лили сообщила, что ей отказали в переводе валюты в Париж. Эту неудачу Маяковский попытался компенсировать за игорным столом, но ему не везло. Он так проигрался в рулетку, что им пришлось добираться до Парижа автостопом. “Он великолепно играл во все игры, — вспоминала Татьяна, — но там были люди, которые играли лучше него”.

Через два дня после того, как он узнал о замороженном денежном переводе, Маяковский уехал в Ниццу “на сколько хватит, — сообщал он Лили в единственном из сохранившихся писем этого периода, — хватит очевидно только на самую капельку”. Поездка в Ниццу преследовала две цели: с одной стороны, он хотел попытать счастья в казино Монте-Карло, с другой — встретиться с американскими подругами.

Его ждала двойная неудача. В Монте-Карло Маяковский проиграл свои последние франки и, голодный, был вынужден взять взаймы у Юрия Анненкова, который уже несколько лет жил во Франции и с которым он случайно встретился в Ницце. На вопрос Маяковского, когда он планирует вернуться в Москву, Анненков ответил, что даже не думает об этом, потому что хочет остаться художником. “Маяковский хлопнул меня по плечу, — вспоминал Анненков, — и, сразу помрачнев, произнес хриплым голосом: “А я — возвращаюсь… так как я уже перестал быть поэтом”. Затем произошла поистине драматическая сцена: Маяковский разрыдался и прошептал едва слышно: “Теперь я… чиновник..”

Что касается двух Элли, то они уже месяц жили у подруги в Милане. Когда же в середине апреля они вернулись в Ниццу, чтобы девочка получила немного солнца перед возвращением в США, Маяковский уже уехал. “Она Вас еще не забыла, хотя я никогда о Вас не говорю, — писала Элли в ответ на несохранив- шееся письмо Маяковского. — На днях мы гуляли в Милане и она вдруг говорит: “Der grofie Mann heisst Володя”. Вы мне как-то

“Большого человека зовут Володя” (нем.).

давно сказали, что никогда ни одна женщина не устояла Вашему charm у. Очевидно, Вы правы!” Если раньше Элли надеялась на будущую жизнь с Маяковским, то теперь она оставила эти мысли.

«

Она сообщила свой новый адрес в Нью-Йорке, в конце зловеще добавив: “А знаете, запишите этот адрес в записной книжке — под заглавием “В случае смерти, в числе других, прошу известить” и — нас — Берегите себя”.

Маяковский послушался и записал текст в записную книжку. Что же заставило ее подумать, что он скоро уйдет из жизни? Ему было всего тридцать пять лет. В одном из писем Элли говорит о своей подруге, что она “тоже кандидат на самоубийство” (курсив мой. — Б.Л.), из чего можно сделать вывод, что суицидальные наклонности Маяковского не были для нее тайной: видимо, он рассказал ей о своих попытках самоубийства и постоянных мыслях об этом. Но есть и другое объяснение ее тревоге — Маяковский боялся, что его убьют. Двадцатые годы были эпохой беззакония и бандитизма, и в Сокольниках, и в Гендриковом переулке их неоднократно пытались ограбить, Маяковский постоянно носил с собой кастет и заряженный пистолет. Своими стихами и вызывающими манерами он будил в людях сильные реакции, и однажды один сумасшедший пытался его убить.

В последнее время в связи с обострением политической борьбы в СССР появились и новые обстоятельства: в январе Троцкого выслали из Казахстана в Турцию, а в апреле Бухарин был смещен с поста главного редактора газеты “Правда”. Консолидации внутри партийно-правительственного аппарата соответствовала централизация экономической власти: с нэпом было покончено, проводилась коллективизация сельского хозяйства и национализация промышленности. Атмосфера в стране становилась все более клаустрофобичной, власть видела врагов повсюду, процветало доносительство, и газетные колонки пестрели заметками о детях, отказавшихся от своих — подразумевалось, контрреволюционных — родителей. Маяковский и Татьяна, разумеется, находились под надзором парижских агентов ОГПУ, и трудно себе представить, чтобы Маяковский не знал — или по крайней мере не догадывался, — что соотечественники следят за