RAEM — мои позывные - Эрнст Кренкель

Тут же телеграмма Боброву: «Отправляем три самолета. Осмотрите лично лагерь, чтобы в нем не осталось ни одного человека. Свободное место догрузите собаками…»

Новое дело! Да как же можно забыть собак? Мы отлично понимали, что представляют собой эти собаки.

Когда для нашего лагеря понадобились собаки, председатель Чрезвычайной тройки Петров обратился к чукчам и сказал:

— Советская власть прислала меня и летчиков спасать челюскинцев. Возможно, им придется выбираться пешком. Я очень прошу вас от имени Советской власти дать две упряжки собак!

Петров гарантировал, что собаки вернутся в полном порядке. Чукчи, получив такое заверение, дали две упряжки. Петров дал вексель от имени Советской власти, нам же надлежало его оправдать. За собак мы боялись больше, чем за себя.

Самолеты летят к нам полтора часа. Знали мы и точку горизонта, где должны появиться долгожданные черточки, но проходит час, полтора, два… Ванкарем запрашивает:

— Самолеты у вас?

— Нет, а разве они не вернулись?

— Нет!

Беспокойство на берегу и у нас, а через некоторое время сообщение с материка:

— Самолеты вас не нашли. Вернулись обратно. Сейчас вылетают снова. Дайте дымок посильнее!

Что же делать? Опять ждем. Стали разводить костер. Самолетов прилетало много. Мы сожгли все наше тряпье, машинное масло, солярку, керосин, бензин, щепки. Одним словом, сложить последний костер оказалось не из чего.

Мы как-то не сразу сообразили, что можем сжечь хоть весь лагерь. Ведь и палатки, и снаряжение, и продовольствие через какие-то полчаса придется бросить.

Разложен последний парадный костер. Он был огромен. Туда пошли нераспечатанные рогожные кули с новехонькими полушубками, палатки, великолепные спальные мешки, личные чемоданы, подушки, одеяла… Когда все это горело и недостаточно дымило, я собственными руками кинул в огонь два огромных фанерных ящика с папиросами первого сорта «Казбек». Много лет я, как закоренелый курильщик, не мог забыть этого варварства. Пока последние самолеты добирались к нам, посадочная площадка, как того и следовало ожидать, дала трещину, да к тому же самую плохую, какую можно было придумать, — по диагонали. Раскололась и на глазах стала расходиться, достигнув ширины тридцати сантиметров.

Водопьянов лихо сел на льдину по противоположной диагонали. Мы, ни живые, ни мертвые, ждем — чем окончится посадка, не произойдет ли на наших глазах катастрофа? Большие передние лыжи проходили запросто, маленькой была третья опора самолета — хвостовая лыжа. Мы боялись, что коротенькая лыжа нырнет в трещину и зацепит за лед. Тогда — катастрофа.

Водопьянов сел благополучно. За ним — Молоков и Каманин. Водопьянов высовывается из-под колпака, машет рукой, что-то кричит. Мы подбегаем к самолету. От винта идет рвущий поток воздуха. Тесемки от шапки больно хлещут по лицу. За треском мотора ничего не слышно. Остается только догадываться, какие слова сейчас произносятся.

Прежде всего, стали грузить собак. Они были тут же под руками, на привязи. Одной рукой хватаешь пса за хвост, другой за загривок, и не в рукавицах, конечно. Собакам такое отношение не нравится. Они огрызаются, хотят укусить. Вслед за собаками нырнул в каманинский самолет и собачий друг Толя Загорский. Толя разбирался со своими четвероногими попутчиками в плацкартах — кому как сидеть. Получаю указание из Ванкарема закрыть станцию. Отвечаю Ванкарему, что снимаю, передатчик и уже не слушаю его.

По международному коду даю: всем, всем, всем… «К передаче ничего не имею, прекращаю действие радиостанции».

Медленно три раза повторяю: «RAEM! RAEM! RAEM!» Это позывной «Челюскина», он же служил позывным лагеря Шмидта.

Я еще не знал, что скоро он станет моим личным позывным, который будет мне присвоен как радиолюбителю за то, что я выполнил в лагере Шмидта свой профессиональный долг.

Делаю последнюю запись: «Снят передатчик 02.08 московского 13 апреля 1934 года». Лагерь Шмидта умолк…

Владимир Иванович Воронин вырезал из спасательного круга кусок с надписью «Челюскин» и взял из сигнального свода флагов букву «Ч». Обрезаю провода приемника и передатчика. На миг комок подкатывает к горлу: нет, это не просто — одним движением оборвать нить связи с Большой землей, которая была для нас нитью жизни.

Воронин и Погосов садятся к Молокову, мы с Бобровым и Симой Ивановым — к Водопьянову. Саша Погосов на своем боевом посту до последней минуты. Он дернул каманинскую машину, затем нашу и, подтолкнув самолет Молокова, сам прыгнул в него на ходу.

По просьбе Боброва Водопьянов делает круг над лагерем, а затем берет курс на Ванкарем.

Все на берегу! Ура! Качаем всех летчиков. Предельно грязные, оборванные и заросшие, мы обнимаем и целуем наших спасителей.

Возникает сложная проблема расселения всей оравы. Единственный дом среди чукотских яранг — фактория Ванкарем не мог похвастать большими размерами. Не знаю его происхождения, но, судя по предельной разнокалиберности дерева, построили его явно из обломков какого-то судна. В домике всего две комнаты, одна из которых к тому же исполняет по совместительству еще и обязанности кухни. Помимо хозяев, здесь размещаются два члена Чрезвычайной тройки (обладатель квадратной белокурой бородки председатель тройки Г. Г. Петров и пограничник А. Небольсин), а также двадцать человек летчиков и челюскинцев.

Плотность населения в Ванкареме была так велика, что спали в три смены, а питались за единственным кухонным столом в четыре. Даже при самом жгучем желании воткнуться в эту чащобу человеческих тел не было ни малейшей возможности. Нас троих определили на постой в одну из яранг около фактории.

Яранга — сегодня экзотика, а в то время — нормальное чукотское жилище. Это довольно большая куполообразная постройка из шкур и старых брезентов. Ничем не примечательная снаружи, она полна неожиданностей. Входишь в ярангу и, если мерять нашими русскими мерками, попадаешь в «сени». В них еще холодно, но полно всякой утвари — винтовка, ведра, посуда. Только за этими сенями начинается жилая часть.

Жилая часть занимает примерно треть. Пожалуй, скорее всего, ее можно сравнить со сценой: она возвышается над землей на два бревна. Эти бревна — плавник, выловленный не обязательно хозяином жилища. Строится яранга на долгие годы. Этот плавник мог выловить и отец, и дед нынешнего владельца. Из бревен сложен квадрат, засыпанный морской галькой, площадью около пяти квадратных метров. Сверх гальки постелены моржовые шкуры. Они похожи на линолеум и отполированы несколькими поколениями.

Сходство со сценой усугубляется еще занавесом из оленьих шкур. Чтобы пролезть внутрь, надо отвернуть уголок этого тяжелого занавеса.