Повести и Рассказы (сборник) - Владимир Покровский

Как она кричала на них, ни муж, ни Черный не узнавали ее, как издевательски плясала!

— Что, выкусил? Поздно, миленький, поздно посвящение отбирать, всех вас вижу, родненьких, умненьких! Срать я на вас хотела! Каждый в свою сторону гнет, а у меня своя сторона, — она прижималась к своему молодому другу, тот мрачно хлопал глазами, — пусть на месяц, пусть на неделю, да хоть на день — мне хватит. Вот он — мой! Э-э-э-эх, вы!

— Но как же это, как же? Этого просто не может быть!

И Черный начинает снова, с еще большим количеством подробностей, он выудил из нее все, даже то, чего она сама не помнила.

— Перестань! Перестань, я тебя умоляю! Я уже наизусть выучил!

Но Черный неумолимо рассказывает. Он рассказывает для себя. Ему ужас как надоело молчать. Только теперь он понял, что Вера давно уже не любила его, что и раньше не любовь была вовсе, а совсем что-то непонятное. Тут возникает вечный вопрос, что такое любовь, но Черный, взрослый мужчина все-таки, отбрасывает его и пытается понять, как получилось, что он был уверен в ее любви, а потом оказалось, что ничего такого и не было, а были усталость, скука, отвращение и всякие бабьи штучки.

Верин муж не способен думать вообще. Он заведен на один вопрос:

— Как же так?

Утром они подошли к метро и Черный глухо сказал:

— Сегодня не буду работать. Отдохнуть надо. И подумать. Может быть, вообще ни к чему все это.

— Я домой пойду, — ответил верин муж, — Я просто посплю. Просто посплю, приму ванну, а потом покушаю. Почитаю немного. Сто лет не читал. А с работы уволюсь. Какая к черту работа? Что-нибудь придумаю. Все равно не платят.

— Что же, пока.

— Пойдем ко мне домой, — попросил верин муж. — Не хочется одному.

Они спустились на эскалаторе, еще часа пик не было, одни уборщицы, рыча машинами, надвигались на них строем. Пригромыхал поезд.

— Смотри, наши! — Черный указал рукой на битком набитый вагон. В глазах его блеснула гордость.

— Там сидеть негде, — сказал верин муж. — Вон ведь сколько со свободными местами. Я туда не пойду.

— Пойдем! — тащил его Черный. — Ведь наши!

Вериного мужа хватило только на самое слабое сопротивление. Уборщицы остановились, с интересом наблюдая, как Черный тащит его в вагон.

— Черный, Черный! — заволновались в вагоне. — Тебя искали, ты куда-то пропал!

— Я знаю.

Неподвижные, снулые лица, мерно качающиеся в пронзительно белом свете, у всех одинаковое, чуть сумасшедшее выражение. Идиотическая отрешенность. Вой поезда, невообразимая теснота, можно поджать ноги и висеть, а главное — очень неприятное чувство, томление, почти страх. Будто все специально на тебя смотрят, следят исподтишка. Словно ты центр.

— Тесно как, — неуверенно пробормотал верин муж.

— Что?

— Тесно, говорю!

Черный не ответил. Он, пожалуй, и не слышал ничего, рефлекторно переспросил, его лицо приобрело то же снулое, нечеловечески равнодушное выражение — взгляд мертвеца.

По вагону носилась радость. Черный пришел, сам Черный, надо же, как повезло сегодня! Его неповторимые, изначально родные токи. Он излучал силу и силу вбирал. Как я рад, говорил он, как я рад, люди, что я здесь, как мне этого не хватало, как смертельно я устал от пустоты и разреженности воздуха! Ну-ка, наддайте! Наддайте, милые, ничего не скрывайте, мы одно, чем нас больше, тем мы лучше и счастливее! Забирайте все, не стесняйтесь!

И началась игра. Он становился то одним, то другим, то сразу всеми одновременно, он каждый раз возвращался в себя неузнаваемым, то уродливым, то прекрасным. О, счастье! Все больше становился размах между низменным и высоким, настолько велика была разница, что казалось — никакой разницы нет, разве так уж сильно отличается Северный полюс от Южного? Ну, Черный, ну, мастер, что он делает с нами!

Верин муж заметил, что люди раскачиваются, подчиняясь своему собственному ритму, а вовсе не тряске вагонной, что ритм захватывает его, пытается проникнуть внутрь, и он твердо решил выйти на следующей остановке. Ему очень было не по себе. Черный полностью отключился, он с этими сумасшедшими, ну его, Черного, а с ним и всю телепатию заодно, или как там они ее называют!!!

Правды, прррравды хотелось! Что превыше всего на свете? И органной музыкой — пра-а-авда! Что гнуснее всего на свете? Как предаварийный скрип тормозов — ло-уо-уо-уооооожь! Глубже, глубже докопаться, все раскопать. Вот здесь, например — купил себе новые часы, потому что старые плохо шли — неправда, глубже — старые шли не так уж плохо, но хотелось поновее — еще неправда, еще глубже — мелочь какая-то, мелочь — а в глубине главное, вот здесь, чую — все вместе, как мяч, перебросили! — хотел настоять на своем, тоже человек, тоже имею право — теперь уже ближе, где-то здесь, еще, еще! — мелкая месть, за что, кому, вот она, ложь в самом начале, сейчас разберемся, все вместе, ну-ка?

Поезд притормозил и толпу бросило вперед. Верин муж и сам не понял, каким образом его отлепило от двери, отнесло от Черного, зажало между двумя застывшими истуканами. Мертвая тишина, поскрипывание под полом, но, казалось, рев не утих и даже усилился. Чьи-то теплые руки бесцеремонно шарили в голове, он задыхался от духоты и мельтешения образов. Черный, боже мой, где же Черный? И сердце болело, и ноги. Как говорится, болело все.

Это кто там скрывается, кто прячет свои мысли от нас — сотня Черных всполошилась — это мой друг, не трожьте его, он здесь случайно, он не наш, на что сказали ему, какой он друг тебе, он твой враг и соперник, он держит в сердце месть и не мстит тебе только из страха — нет, не трожьте его — мы знаем, но согласись, невозможно — и тысячи тысяч Черных из разных концов вагона умоляли, грозили, а миллионы миллионов других соглашались, но уже нарушилось равновесие Правды, уже проникла ненавистная ложь, так как согласие было дано из вежливости и немножко из страха, и это тоже было поставлено в счет другу Черного, а друг этот испуганно жался в испуганном уголке сознания — стойте, кричали Черные, зачем он вам, он сейчас сойдет и мы продолжим нашу великолепную, нашу восхитительную игру, но остальные сказали — ты лжешь, ты не находишь нашу игру восхитительной, и сами Черные тоже сказали друг другу — ты лжешь, ты не так уж хочешь, чтобы его не трогали. Но ведь он не согласен, он категорически против, он — в последнюю очередь и в конце концов он просто может не выдержать самого себя, я сам это сделаю, но потом. И Черные начали спорить друг с другом, а остальные повернули свои глаза к тому, кто скрывал свои мысли.

Не надо! Зачем?!

Сначала верин муж почувствовал нарастающую тревогу, потом показалось ему, что окружающие активно, даже с какой-то радостью ненавидят его. Качание прекратилось, все замерли. Полная, жуткая тишина.