Всё на свете, кроме шила и гвоздя. Воспоминания о Викторе Платоновиче Некрасове. Киев – Париж. 1972–87 гг. - Виктор Кондырев

Добродушный по природе человек, обожавший подшучивать над своими друзьями евреями, Некрасов решительно свирепел, наткнувшись на антисемита. И заводился, когда обвиняли евреев, что они сделали революцию.

Ни в коем случае нельзя это просто-напросто отрицать, говорил он. Это только распаляет антисемитов!

Да, было такое, к несчастью, в те проклятые сатанинские годы! Самим евреям надо говорить об этом в открытую: да, было, к нашему горю, было! Еврейский народ опозорен этими кровавыми лиходеями, безжалостными карьеристами или восторженными юношами. По сговору с безбожниками и помойной рванью, сгубившими тьму людей, оправдываясь счастьем человечества. Как и мы сами, русские и украинцы, должны отвечать за собственноручное убийство великого множества своих соотечественников. Ведь кроме отдававших приказы были их исполнители! Кстати, в Гражданской войне участвовал чуть ли не миллион китайцев. Причём они зверствовали так, что озадачивали даже будённовцев, далеко не мальчиков из церковного хора. Но почему-то об этом напрочь не вспоминают! Русский с китайцем – братья навек, все иронизируют. Но никто не сплёвывает при этом с ненавистью, как антисемиты…

Некрасов много раз повторял, что каждый должен бороться с антисемитизмом своими, пусть малыми силами, не ожидая всеобщей поддержки.

Как делал это он сам – Бабий Яр, статьи, открытые письма, участие в демонстрациях. И главное, говорил он, не общаться с юдофобами, как не общаешься с подонками, растлителями детей или скотами-стукачами.

К слову, я никогда не слышал от Виктора Платоновича ничего обидного ни в адрес негров, ни арабов, ни цыган…

Вопиющее кумовство

Выход в свет моей книги «Сапоги – лицо офицера» было решено отметить запоминающейся попойкой.

Виктор Платонович пил мало, и к тому же одно красное вино, поэтому веселил компанию артистически излагаемыми случаями из парижской жизни нашей семьи. Всё чаще и чаще рассказ писателя прерывался, и публика хором и без лишних слов выпивала.

Но Вика не успокаивался, болтал и болтал, и после очередной истории гости даже захлопали от удовольствия. А прелестная наша подружка Лидуся Дер Мегредитчан, потянувшись чокаться, сказала:

– Виктор Платонович, почему вы не пишете обо всем этом?! Обязательно напишите!

– Это он напишет! – Вика ткнул в мою сторону вилкой. – Он теперь у нас писатель!

Сказал серьёзно, и Лида это запомнила.

Её муж Ги, широкоплечий красавец и крупный математик, весьма любил поговорить с Некрасовым о злосчастии России. Сразу после войны Ги был вывезен родителями в Советский Союз и прожил там пару десятков лет, пока не добился возвращения во Францию. За это время он успел всей душой возненавидеть советскую власть. Они с Викой садились обычно в сторонке и, склонившись друг к другу, начинали гневаться и возмущаться. Головотяпством, бестолковостью, безнаказанностью. Особенно войной в Афганистане.

Тогда была модна эмигрантская страшилка: советские танки грохочут гусеницами по площади Согласия в Париже.

– Ну и пусть! Очень буду рад! – бывало, хорохорился В.П. – Я первый залезу на броню и выпью с танкистами!

Именно разговоры о танках на площади Согласия и навели меня на мысль написать для Виктора Платоновича нечто вроде руководства-путеводителя по сегодняшней советской армии. Какая там романтика, какая взаимопомощь, какие фронтовики! Опишу ему свою службу, два года лейтенантом после института. Что помню, как понимаю; где был, что видел и слышал. Будет что-то вроде альбома.

Я решил безжалостно открыть Виктору Платоновичу глаза.

Мысль эта посетила меня в конце восемьдесят первого года, и настолько мне понравилась, что я не оставил её беспризорной, но обласкал и уделил внимание… Через три месяца первый вариант был готов.

Каюсь, начав писать, я тоже чуть-чуть впал в некий ремаркизм, пару раз хлюпнул носом, вспоминал друзей и товарищей. Хотел всех расчехвостить, а получалось, что все мы одинаковые. С обычными грехами, с недостатками, усугублёнными своеобразием совкового воспитания. И я в том числе, чего там прикидываться, рыльце-то у самого в пушку! Да ещё в каком!

Служба моя проходила в Амурской области, станция Ледяная – нарочно не придумаешь, прости господи!

Потрясённый, видимо, разлукой со всем этим, пришибленный несколькими годами эмигрантского стресса, я теперь размякал душой. Разговаривал сам с собой, иронизировал, сводил счёты и обличал. И вспоминал, вспоминал, вспоминал…

Напечатал на «Эрике», с двойным интервалом. И испугался. Опус оказался толщиной с батон докторской колбасы! Внушительно… Сообразил переплёт, наклеил всякие картинки, начертал крупно «Сапоги – лицо офицера». И преподнёс, гордясь и надеясь, этот увраж Вике 17 июня 1982 года, в день его рождения.

Выше я упомянул о своём испуге. Реакция Некрасова была несколько иной – он ужаснулся. Шарахнулся, как если б из подворотни на нас, мирно прогуливающихся, вдруг с лаем бросается грозная псина.

– Что это? – спросил он, отстраняясь от ценного подарка. – Я что, должен ЭТО прочитать?

Автор мгновенно понял неуместность и даже непристойность своего презента. Ведь он совершенно упустил из виду, что Некрасов не терпел читать рукописи! Ну а если и читал их – по крайней необходимости, – то ни в коем случае не более пары десятков страниц.

Но Виктор Платонович уже пришёл в себя, заулыбался, полистал это писчебумажное сооружение и поблагодарил. Пусть пока полежит здесь, потом почитаю, – и положил аккуратно, чтоб вконец меня не обидеть, на видное место, на полку.

Прошло два года.

Как всегда в начале лета, напротив нас в городском парке расцвела шикарная магнолия.

Вышел я на балкон и неизвестно почему решил раскрыть парижскую газету «Русская мысль». Читаю что-то вроде: «Комиссия по премиям им. Владимира Даля объявляет прием конкурсных произведений». Присуждались эти премии авторам, которые «никогда не состояли членами Союза писателей». Читаю дальше: «Состав комиссии: Ирина Иловайская-Альберти (главный редактор “Русской мысли”), Никита Струве (профессор славистики Парижского университета), Михаил Геллер (профессор истории и литератор), Жорж Нива (профессор славистики Женевского университета) и Виктор Некрасов (писатель, председатель)».

Ну-ка, ну-ка! Трепетная мыслишка возникла и запорхала мотыльком… Почему не попробовать?!

Между делом подсел к Некрасову. Слушайте, мол, Виктор Платонович, а что, если я представлю эти самые «Сапоги»? Вы всё же в комиссии, посодействуете, чтоб хотя бы на конкурс приняли. Вика замахал руками: какой на фуй конкурс, он там только номинально! Неудобно будет, да и кто такую толстенную рукопись прочтёт! А то ещё непотизмом с кумовством тыкать будут! В общем, изо всей мочи отбояривался.