Война «невидимок» - Николай Шпанов

Потом горизонт стал чист.

«Мария-Глория» осталась одна – совсем одна в неоглядном океане.

«Спасите наши души!»

Старый шкипер обошел судно. Машинально взобрался к себе в ходовую рубку и с удивлением увидел чью-то спину у штурвала. Это был русский.

Житков целый час стоял за рулем, не напоминая о себе шкиперу. Он дал ему время освоиться с положением, так как хорошо понимал состояние старика.

Теперь Житков сказал:

– Нужно держать вахту, сэр. Руль нельзя оставлять без надзора.

Шкипер молча кивнул.

– Придется перекрыть пар в машине, – продолжал Житков.

– Пар сядет сам. Топки почти загасли.

– Хотя бы в одном котле надо держать давление. Нам нужен пар для динамо и для рулевой машинки.

– Я об этом не подумал… – После некоторого колебания шкипер проговорил: – А нужно ли все это, а? Я остался тут только для того, чтобы не расставаться с моей «Марией». Нет никакой надежды на ее опасение.

– Если бы не было надежды, я не остался бы тут, – возразил Житков.

– Вы чертовски сильны и молоды. Завидую вам… Погодите-ка минутку. – Шкипер прошел к себе в каюту и вскоре вернулся, утирая губы тыльной стороной ладони. Он протянул Житкову стакан. – Это поможет нам держаться.

Житков отстранил его руку.

– Я выдержу и так.

Тогда шкипер выпил и этот стакан.

– Завидую молодости. С чего же начинать, а? Идти в кочегарку?

– Если не возражаете, я попросил бы вас постоять на руле, – сказал Житков старому шкиперу. – А я поднимусь в радиорубку. Нужно установить связь с «Пургой».

По мере того, как Иван Никитич Балабуха отпивал чай, стакан доливался коньяком… Сначала четверть стакан, потом треть, половина… Когда в стакане оказался почти чистый коньяк, Иван Никитич, отхлебнув, удовлетворенно крякнул и сказал:

– Вот теперь чай, как чай!

Элли с улыбкой сказала:

– Мой отец делал так же…

– Значит, он был у тебя настоящий марсофлот.

– О, еще бы! – многозначительно произнесла Элли, хотя и не поняла этого мудреного слова. Но ей было достаточно того, что от этого слова пахло морем и флотом. Это-то она отлично поняла. Вообще же в речи Элли теперь все реже и реже встречались английские или норвежские слова – в тех лишь случаях, когда слишком долго было искать в памяти нужное русское.

– Вот послужишь с мое, помнет тебя море, и ты… – начал было Иван Никитич.

Элли от души расхохоталась.

– Буду пить коньяк вместо чая?

– Знавал я людей, которые от многого зарекались. А потом что от их зароков оставалось? Дым!.. Между прочим, говорю не о ком ином, как о твоем собственном Павле.

При упоминании о муже лицо Элли просветлело.

– О, Павел, наверно, исполнял все, что обещал, – с гордостью сказала она.

– Я его вот каким знал, – Иван Никитич показал рукою немного выше стола. – На «Керчи» познакомились, сколько годов назад и сказать невозможно. С тех пор мы с ним немало соли вместе съели. Недаром он и Найденов называли меня своим дядькой. Я их в люди выводил. Ну и, кажется, вывел, а? Только вот одного зарока Пашка все-таки не выполнил. Обещал не жениться.

– Вы на меня сердитесь? – спросила Элли.

– Ну, сердиться не сержусь, а все-таки… – Старик покрутил ус. – Беда моя – не умею говорить комплименты дамам.

В глазах Элли загорелся лукавый огонек.

– Я думала, вы давно перестали смотреть на меня, как на женщину.

Старик заправил в рот половину седого уса и пробормотал:

– Иногда я и впрямь забываю. Женщина – помощник на «Пурге»… – Он яростно куснул ус. – Противоестественно.

В дверь просунулась голова стармеха.

– Можно?

– Входи, входи, Лукич, – обрадовался Балабуха, как будто появление Гурия Лукича выручало его из трудного положения. Он достал из шкафчика второй стакан и подвинул его вместе с бутылкой стармеху: – Отмеривай.

– Уж ты по своему рецепту, Иван Никитич, – сказал стармех и скромно отвернулся. – О чем, бишь, хотел спросить? Да! Мне главную пожарную помпу перебрать нужно. Время есть?

Взгляд капитана по привычке обратился на барометр, висевший на переборке. Ртуть стояла низко. Балабуха осторожно щелкнул по трубке.

– Шибко падает, – проговорил он, и нельзя было понять – огорчает это его или радует. Впрочем, оба старика отлично знали, что теперь, во время войны, положение барометра не имеет решающего значения и на выход в море влияния почти не оказывает.

В те времена, когда единственным врагом кораблей в открытом море были стихии, всякое начинание на «Пурге» – от ремонта механизмов до отпуска команды – было связано с пристальным взглядом на барометр и разрешалось лишь в том случае, если столбик ртути имел тенденцию ползти вверх. Теперь все изменилось. Главной причиной бедствий кораблей стали не силы природы, а коварство врага. На смену ветрам и воде пришли торпеды и мины. Мертвых сезонов не было. Каждый день и каждый час можно было ждать призыва о спасении судна, подорванного подлодкой, наскочившего на мину заграждения или атакованного самолетом. Впрочем, справедливость требует сказать, что, несмотря на увеличившееся во много раз число аварий, призывы о помощи не только не участились по сравнению с мирным временем, но даже стали реже. Если беда приключилась с судном в караване или произошла далеко в открытом море, если, наконец, корабль был военным, – а таких-то и было большинство, – береговые радиорубки, а с ними и рубка «Пурги», принимали лаконическое сообщение о случившемся без призыва о помощи. На место происшествия устремлялись миноносцы, охотники, корветы или самолеты, и уж в последнюю очередь спасательные буксиры. К досаде Ивана Никитича и всего экипажа, теперь почти не раздавались, как прежде, призывы о помощи, обращенные прямо к «Пурге». Словно позывные ее были забыты. И мало-помалу она переходила на скромную роль портового пожарного буксира. Это, однако, не снимало с ее экипажа обязанности быть готовым в любую минуту дня и ночи отойти от стенки, невзирая ни на что.

Вот почему и сегодня, когда Балабуха постучал ногтем по барометру, это было скорее следствием старой привычки, чем необходимостью.

Угадав, почему капитан с досадой отдернул руку от барометра, стармех сказал:

– В порту почти не осталось купцов и караван благополучно прошел траверз Моржового.

– Обидно слышать. Гурий Лукич, барометр падает, а мы, как торговая лайба, кранцы трем. Радист от скуки маникюр наводит.

Стармех пожал плечами:

– Война, Никитич, – чего ж ты хочешь? Погоди, наступит вот мирное время, вспомнят и о нас. Знаешь какое мореходство будет? Только лови сигналы…

Балабуха звучно отхлебнул напиток, который стыдливо именовал «чаем», и в сердцах стукнул стаканом по столу.