Эоловы арфы - Владимир Бушин

Маркс был вне себя, когда узнал о поступке Пфендера. Они виделись во вторник двенадцатого апреля в Генеральном совете Интернационала, и тот, сообщив, что Шаппер уже вторую неделю хворает, умолчал о желании больного, чтобы Маркс навестил его. "Черт бы побрал такую заботливость обо мне!" возмущался Маркс, хотя сейчас действительно и без Шаппера у него столько тревог и огорчений, печалей и забот. Ведь беда в самом деле не приходит одна.

В канун нового года умер от чахотки Роберт Шо, рабочий-маляр, член Генерального совета, секретарь-корреспондент для Америки. Маркс принимал участие в его похоронах, написал некролог, в котором выразил свое восхищение этим мужественным и благородным человеком. Тяжело терять таких прекрасных товарищей по борьбе, и Маркс болезненно переживал утрату.

А в конце февраля умерла двухмесячная внучка. Маркс, схоронивший троих детей, лучше других мог понять горе молодых родителей. Он писал Лауре и Полю в Париж: "Я слишком много страдал от подобных утрат и потому глубоко сочувствую вам. Но опять-таки по собственному опыту знаю, что все мудрые избитые слова и пустые утешения, произносимые в подобных случаях, бередят истинное горе, а не облегчают его".

Вскоре после этого с тяжелой формой чахотки угодила в больницу жена Дюпона, славного французского товарища, тоже рабочего, тоже члена Генсовета. В эти ужасные дни хозяин фабрики, где Дюпон работал, прогнал его, и вот уже несколько недель с тремя маленькими дочками он сидит на хлебе и воде. Из своих скудных средств Маркс дал ему немного денег, пять фунтов прислал из Манчестера Энгельс, но это не решает дела, и надо ломать голову, как помочь попавшему в беду. А жена его уже умирает...

Да, болезни, смерти, несчастья обступали Маркса в начале 1870 года со всех сторон. Да и сам он чувствовал себя в эти дни прескверно. А вот теперь и Шаппер... Карл Шаппер отнюдь не сентиментальный человек, и, уж если он просит навестить его, значит, положение действительно серьезно. Как же мог Пфендер об этом не сказать! Спасибо Лесснеру, от него Маркс узнал о просьбе Карла и вскоре навестил его.

Шаппер сильно похудел. По всей вероятности, у него воспаление легких. В пятьдесят семь лет это крайне опасно.

Он обрадовался приходу Маркса, но как следует поговорить им не удалось: явился врач и прервал их свидание. Взяв с Маркса слово, что скоро он опять зайдет, Шаппер отпустил его.

Прошло несколько дней, а Маркс все не мог навестить больного, потому что сам чувствовал себя отвратительно. И состояние Шаппера не улучшалось. Наоборот, все говорило о том, что у него не воспаление легких, а тоже чахотка. Почти каждый день кто-нибудь из общих знакомых сообщал Марксу о его здоровье, Маркс, в свою очередь, писал об этом в Манчестер Энгельсу. Вчера Лесснер передал, что больной опять очень просит прийти. И вот сегодня, несмотря на все свои дела, заботы и болести, Маркс отправился к Шапперу.

...Он шел не торопясь, время от времени останавливался, и со стороны можно было подумать, что человек любуется перспективой улицы, или рассматривает памятник, или прислушивается к веселому шуму молодой листвы в парке. А на самом деле он отдыхал.

Он шел и думал, конечно, о Шаппере. Они знают друг друга вот уже двадцать пять лет. Кем был для Маркса Карл Шаппер? Вместе с Иосифом Моллем и Генрихом Бауэром этот человек был для него первым революционным пролетарием, которого он увидел. Энгельс познакомился с ними года на два раньше и говорил потом, что они - часовщик, сапожник и наборщик - уже тогда были настоящими людьми, в то время как он сам еще только хотел стать человеком.

Это они, Шаппер, Молль и Бауэр, в начале сорок седьмого года пригласили Маркса и Энгельса вступить в Союз справедливых, ставший вскоре Союзом коммунистов. Это Шаппер от себя и от имени своих друзей по Центральному комитету реорганизованного союза направил в январе сорок восьмого настоятельное напоминание окружному комитету в Брюсселе о том, что если гражданин Маркс не представит в Лондон ко вторнику первого февраля текст "Манифеста Коммунистической партии", составление которого он взял на себя, то против него, гражданина Маркса, будут приняты более сильные и действенные меры. Это Шаппер вскоре правил в Лондоне корректуру "Манифеста", а через несколько месяцев стал корректором и сотрудником "Новой Рейнской газеты" в Кёльне.

...О незабываемый год в Кёльне! При мысли о нем сердце у Маркса забилось чаще. Ведь это был год не испытанного ранее наслаждения открытой борьбой, год великих приобретений и горьких утрат, год любви и ненависти, мужества и самоотречения... И весь этот год Карл Шаппер, неистовый, бескорыстный, всегда готовый во имя революции на любой риск, был рядом. Он оказался рядом и на скамье подсудимых восьмого февраля сорок девятого года, когда судили членов Рейнского окружного комитета демократов, обвинив их в подстрекательстве к мятежу. Он не только сидел бок о бок с Марксом, но и прекрасно держал себя - спокойно, уверенно, достойно - и произнес отличную речь, в конце которой бросил в зал бесстрашные слова: "Если король имел право разогнать Учредительное собрание, то последнее в гораздо большей степени имело право прогнать короля..." Суд присяжных оправдал тогда всех подсудимых.

После прекращения выхода "Новой Рейнской газеты" Маркс и Шаппер почти одновременно, во второй половине мая, покинули Кёльн. Первый вскоре оказался в Лондоне, а второй поехал к себе на родину, в Висбаден. Но уже через несколько дней, как одного из ораторов революционного собрания в Идштейне, Шаппера арестовали. Маркс пытался сейчас вспомнить, каким по счету был тот арест. Впервые Карл Шаппер вкусил тюремного хлеба еще двадцатилетним студентом во Франкфурте. Три месяца отсидел тогда за участие в заговоре, имевшем целью поднять восстание в Южной Германии. Потом сидел в тюрьмах Швейцарии, Франции, снова Германии... Тогда в Висбадене на вопрос судьи о месте жительства он ответил: "Уголовная тюрьма".

На том висбаденском процессе, который состоялся в феврале пятидесятого, уже после подавления последних очагов революционной борьбы в Германии, Шаппер сказал, обращаясь к судье и к присяжным:

- Господа, меня привели сюда из тюрьмы. Я стою перед вами под охраной жандармов, в наше время право только на стороне силы, мы побеждены силой... Я был арестован уже тринадцатого июня, в противном случае я бы отправился в Баден, где еще шла борьба, чтобы с оружием в руках не на словах, а на деле драться за осуществление конституции... Я отец семейства, по интересы отечества для меня важнее, чем семья, а важнее всего - интересы человечества.

Это говорил человек, у которого только что в Кёльне умерла от холеры жена, оставив троих детей. Самый младший - еще грудной младенец - вскоре тоже умер, а судьба двух других, конечно, терзала отца, который ничем не мог им помочь из-за тюремных стен.

Свою речь Шаппер кончил словами:

- Каким бы ни был ваш приговор, для меня несомненно одно: страдать и умереть за отечество - это самый прекрасный удел, какой только может выпасть на долю человека.

Суд присяжных снова оправдал Шаппера и всех его товарищей.

А что было потом?..

Потом, когда летом пятидесятого года Шаппер приехал сюда, в Лондон, произошло то, о чем сейчас Марксу не хотелось вспоминать. Не сумев разобраться в сложной обстановке, возникшей в Германии и во всей Европе после поражения революции, часть немецких эмигрантов в Лондоне стала на путь революционных авантюр и военных заговоров. Эти люди образовали в Союзе коммунистов свою фракцию, а позже и вовсе выделились в особый союз, Зондербунд. Не брезгуя ничем, даже прямой ложью и клеветой, союз два года вел бешеную борьбу против Маркса, Энгельса и их единомышленников. Во главе Зондербунда стояли Август Виллих, боевой товарищ и командир Энгельса в дни баденско-пфальцского восстания, и Карл Шаппер.

Хотя вред, причиненный этой группой коммунистическому движению, оказался немалым, но Маркс подумал сейчас, что был прав, всегда подчеркивая различие между оголтелым авантюризмом Виллиха и искренними заблуждениями Шаппера. Действительно, ведь уже в июле пятьдесят второго через Имандта тот передал, что раскаивается и хочет вернуться в Союз коммунистов. Правда, окончательное примирение произошло только года через четыре, когда Шаппер полностью осознал свои ошибки и прямо, честно сказал об этом. Маркс не помнил зла, и с тех пор до нынешнего дня Шаппер оставался верным другом и боевым товарищем. Пять лет назад по предложению Маркса он был избран в члены Генерального совета Интернационала.

...И вот старый боец тяжело занемог. Он говорил когда-то, что мечтает умереть на поле битвы, а лежит сейчас в постели, дома, в окружении жены и всех своих детей от двух браков.

Подойдя к дому, в котором жил его друг, Маркс, очнувшись, удивился, как быстро за воспоминаниями миновала дорога. Он поднялся на второй этаж и через несколько минут был уже в комнате Шаппера. Около больного находились жена и старший сын, тоже Карл. Как и при первом посещении, вид поверженного болезнью Шаппера поразил Маркса. Ведь когда-то за богатырское сложение и силу, железную непреклонность и бесстрашие рабочие Кёльна звали его "живой баррикадой". Больно было видеть, как беспомощна эта "баррикада" и как заботливо укутана она одеялом.