Народные сказки и легенды - Иоганн Музеус

В наш просвещённый век в вопросах любви общество придерживается более строгой морали, чем в вопросах религии и церкви, поэтому объяснения принцессы, по всей вероятности, покажутся нашим читателям очень странными. Но Мелексала была жительницей Востока, под ласковым небом которого мегера ревности не властвует так над прекрасной половиной человечества, как над сильной, которой она управляет железной рукой. Граф Эрнст был тронут простодушием принцессы и, кто знает, к какому бы решению он пришёл, если бы имел возможность обсудить этот вопрос с дорогой Оттилией, и, добавим, если бы у него на пути не стояла камнем преткновения его вера. Он, конечно, не скрыл от прелестной богини, с такой непосредственностью завоёвывавшей его сердце, своих угрызений совести.

Насколько легко Мелексала устраняла все другие препятствия, настолько трудно ей было преодолеть это, последнее. Интимное совещание так и не привело к соглашению по спорному вопросу о религии и закончилось с тем же успехом, с каким обычно заканчиваются конференции об установлении границ между соседними государствами, когда ни одна сторона не хочет сколько-нибудь уступить другой и решение спора переносится на неопределённый срок. Впрочем, это не мешает их представителям жить друг с другом в мире и прекрасно себя при этом чувствовать.

На тайном конклаве[267] у графа известное место и голос имел Ловкий Курт. За ужином господин поведал ему свою любовную историю. Он был очень обеспокоен, не воспламенит ли искра любви, вспыхнувшей в сердце девушки его собственное сердце, и сумеет ли он загасить её пеплом своей законной любви. Семилетняя разлука, утраченная надежда когда-нибудь вновь соединиться с любимой и представившийся случай открыть сердце новому влечению, — эти три решающих обстоятельства легко могли привести в смятение такое движение души, как любовь.

Мудрый оруженосец весь превратился в слух и, так как слова графа с трудом проходили через узкие лабиринты его ушей в черепную коробку, то он широко открыл рот и с величайшим наслаждением смаковал эту удивительную историю. Выслушав всё, он зрело взвесил услышанное и пришёл к выводу, что нужно без предубеждения, обеими руками хвататься за представившуюся возможность освобождения и, доверившись воле всевышнего, позволить принцессе осуществить её план, не предпринимая ничего ни за, ни против.

— В своём отечестве, — начал он, — вы вычеркнуты из книги живых. Из пропасти же рабства нет никакого спасения, если вы не воспользуетесь канатом любви. Ваша супруга прекрасная женщина, но она никогда не вернётся в ваши объятия. Если за семь лет тоска о пропавшем муже не сгубила её, то этого времени хватило ей, чтобы справиться со своим горем. Она забыла вас и теперь обнимает в постели другого. Но изменить вере? Этот жёсткий орешек вам, наверное, не разгрызть. Хотя и тут есть хороший совет. Ни у одного народа на земле не принято, чтобы женщина поучала мужчину, каким путём идти ему на Небо. Она сама должна следовать за ним, как облако за ветром, не оглядываясь, как жена Лота[268], по сторонам, ибо, где находится муж, там и её место. У меня дома тоже жена и поверьте, господин, — будь я в преддверии ада, она, не задумываясь, последовала бы за мной, чтобы овевать меня опахалом и освежать мою бедную душу прохладой. Поэтому твёрдо стойте на том, чтобы девушка отказалась от своего лжепророка. Если она вас любит чистой любовью и предана вам, она охотно сменит свой рай на христианское небо.

Ловкий Курт ещё долго убеждал господина забыть все свои обязательства и не отвергать любовь дочери султана, ибо только она одна может освободить его от оков рабства. Одного только не учёл Курт: убеждённостью в верности своей жены он напомнил графу о верности и его супруги. Сердце Эрнста сжималось от боли. Не зная сна, он метался на своём ложе, и его мысли и намерения странным образом переплетались между собой. Только под утро, истомившись душевной борьбой, он забылся тревожным сном. Ему приснилось, что из его белой, как слоновая кость, челюсти выпал самый красивый передний зуб, и это его очень огорчило. Когда же он подошёл к зеркалу, чтобы посмотреть, насколько образовавшаяся на месте выпавшего зуба дыра обезобразила его лицо, то увидел там новый, красивый и блестящий зуб — потери будто и не было.

Проснувшись, Эрнст захотел узнать, что мог означать этот сон. У Ловкого Курта за этим дело не стало. Верный слуга тотчас же привёл цыганку-гадалку. За вознаграждение, по линиям руки и лба, она предсказывала судьбу, а также обладала способностью разгадывать сны. Выслушав подробный рассказ графа, сморщенная чёрно-коричневая пифия[269] долго раздумывала и наконец, раскрыв толстогубый рот, изрекла:

— Самое дорогое, что у тебя было, похитила смерть, но скоро судьба заменит тебе потерю.

Теперь стало ясно как день, что предположение мудрого оруженосца не пустой домысел, — добрая графиня Оттилия, от горя и тоски о пропавшем без вести любимом супруге, сошла в могилу. Удручённый вдовец, — а он уже нисколько не сомневался в постигшем его несчастье, будто ему только что вручили траурное извещение с чёрной каймой и печатью, — переживал всё, что может переживать дорожащий своей здоровой челюстью мужчина, когда у него выпадает здоровый зуб и благодетельная природа готова возместить ему эту потерю новым. Он утешал себя так же, как и все вдовцы: «Такова воля Божья, и мне ничего не остаётся, как покориться ей».

Почувствовав себя свободным от брачных уз, он натянул все паруса, распустил вымпел и флаги по ветру и приготовился войти в гавань нового любовного счастья.

При следующей встрече, Мелексала показалась ему прекраснее, чем когда-либо. Его глаза в томительном ожидании глядели на приближающуюся принцессу, чья стройная фигура восхищала взор, а лёгкая походка казалась поступью богини, хотя она и переставляла ноги по-человечески, одну за другой, а не парила в воздухе с неподвижными ногами над разноцветными песчаными дорожками.

— Бостанги, ты говорил с имамом? — спросила Мелексала мелодичным голосом.

Граф помолчал мгновение, потупив ясные глаза, потом скромно приложил руку к груди и опустился перед ней на колено. Оставаясь в такой смиренной позе, он решительно возразил:

— Благородная дочь султана, от тебя зависит моя жизнь, но не вера. Я готов с радостью пожертвовать ради тебя жизнью, но оставь мне то, что навсегда сплелось с моей душой. Она скорее расстанется с телом, чем с верой.

Принцесса поняла, что её великолепный план готов рухнуть и тогда, желая поправить дело, прибегла к героическому средству, бесспорно, действующему безотказно, — неодолимой притягательности всепобеждающей женской красоты. Она сбросила с лица покрывало и в полном блеске юного очарования предстала перед садовником, как солнце, только что появившееся на небосводе, чтобы осветить своими яркими лучами погружённую во мрак землю.

Лёгкий румянец покрывал щёки девушки, и ярким пурпуром пылали её губы; две красиво изогнутые дуги, на которых Амур играл, как Ирида[270] на разноцветных дугах радуги, оттеняли полные чувств глаза, а два чёрных локона ласкали белую, как лилия, грудь.

Граф в изумлении смотрел на неё и молчал. Но она заговорила первая:

— Смотри, бостанги, разве я не нравлюсь тебе? Или я не стою жертвы, которую требую от тебя?

— Ты прекрасна как ангел, — отвечал граф с выражением высшего восторга на лице, — и окружённая святым сиянием, достойна сверкать в преддверии христианского рая, перед которым рай Магомета всего лишь пустая тень.

Слова садовника, сказанные с искренним чувством, нашли свободный доступ к открытому сердцу девушки, особенно, когда она представила себя окружённой святым сиянием, которое, как она полагала, должно быть ей к лицу. Живую фантазию принцессы привлёк этот нарисованный её воображением и понравившийся ей образ, и она потребовала более подробных разъяснений. Граф обеими руками ухватился за представившийся случай и в самых радужных красках описал дочери султана все прелести христианского рая. Он рисовал самые привлекательные картины, какие только возникали в его воображении, и говорил с такой убеждённостью, будто сам только что вернулся из лона вечного блаженства, чтобы выполнить миссию обращения дочери султана в христианскую веру. И так как пророку было угодно уделить прекрасной половине рода человеческого весьма скудные радости на том свете, апостольскому проповеднику не составило большого труда достигнуть цели, хотя нельзя сказать, чтобы он был так уж хорошо подготовлен для этого. Само ли Небо покровительствовало обращению принцессы в другую веру, или её склонность ко всему иноземному распространилась и на религиозные понятия европейцев, а, может быть, личность проповедника сыграла тут главную роль, — так или иначе, она внимательно слушала своего учителя. Ио если бы наступивший вечер не прервал лекцию, продолжала бы слушать его и дальше. Но на сей раз она быстро накинула на лицо покрывало и поспешила в сераль.