Блеск и нищета куртизанок. Евгения Гранде. Лилия долины - Оноре де Бальзак
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Кабинет генерального прокурора расположен в той восьмиугольной пристройке, которая прикрывает сбоку корпус Торговой галереи, вклинившись не так давно, по сравнению с возрастом дворца, во внутренний дворик, примыкающий к женскому отделению. Всю эту часть Дворца правосудия осеняет высокое и великолепное здание Сент-Шапель. Поэтому тут темно и тихо.
Господин де Гранвиль, достойный преемник видных деятелей старой судебной палаты, не пожелал покинуть здание суда до выяснения дела Люсьена. Он ожидал известия от Камюзо, и мысль о том, как тяжела обязанность судьи, повергла его в невольную задумчивость, которую ожидание навевает на людей самого твердого характера. Он сидел в нише окна, в своем кабинете, потом встал и принялся ходить взад и вперед по комнате, потому что Камюзо, которого он подстерег утром на пути в суд, оказался весьма мало сообразительным; смутные опасения тревожили генерального прокурора, он страдал. И вот почему. Его служебное положение запрещало ему посягать на независимость подчиненного ему судебного следователя, а в этом процессе дело шло о чести и достоинстве его лучшего друга, одного из его наиболее горячих покровителей, графа де Серизи, министра, члена тайного совета, вице-президента Государственного совета, будущего канцлера Франции, в случае если благородный старец, исполняющий эту высочайшую обязанность, вдруг умрет. К несчастью, господин де Серизи обожал свою жену, несмотря ни на что. Он всегда брал ее под свою защиту, и генеральный прокурор отлично понимал, какой страшный шум подымется в свете и при дворе по поводу преступления, совершенного человеком, имя которого так часто и так язвительно сочеталось с именем графини.
«Ах! — подумал он, скрестив руки. — Когда-то властью короля можно было передать дело в высшую инстанцию… Наша мания равенства (он не осмелился сказать „законность“, как об этом отважно заявил недавно в палате один поэт) погубит нашу эпоху».
Достойный судебный деятель изведал утехи и горести запретных привязанностей. Эстер и Люсьен занимали, как было сказано, квартиру, где некогда де Гранвиль жил в тайном супружестве с мадемуазель де Бельфей и откуда она однажды убежала, соблазненная каким-то проходимцем. (См. Сцены частной жизни, «Двойная семья».)
В ту минуту, когда генеральный прокурор говорил себе: «Камюзо, наверно, сделал какую-нибудь глупость», судебный следователь постучал два раза в дверь кабинета.
— Ну, мой дорогой Камюзо, как идет дело, о котором я говорил с вами сегодня утром?
— Плохо, господин граф, прочтите и судите сами…
Он протянул оба протокола господину де Гранвилю, который вынул свой монокль и отправился читать в нишу окна. Чтение было непродолжительным.
— Вы исполнили ваш долг, — сказал генеральный прокурор взволнованным голосом. — Все сказано. Дело пойдет своим порядком. Вы слишком блестяще проявили свои способности, чтобы можно было отказаться когда-нибудь от такого судебного следователя, как вы…
Сказав Камюзо: «Вы останетесь на всю жизнь судебным следователем!..» — господин де Гранвиль не выразился бы точнее, чем обронив эту похвалу. Камюзо похолодел.
— Госпожа герцогиня де Мофриньез, которой я многим обязан, просила меня…
— А-а! Герцогиня де Мофриньез!.. — сказал Гранвиль, перебивая следователя. — Это верно, она приятельница госпожи де Серизи, но вы, я вижу, не уступили никакому влиянию. Вы хорошо сделали, сударь, вы будете великим судебным деятелем.
В это время граф Октав де Бован открыл дверь не постучав и сказал графу де Гранвилю: «Дорогой мой, я привел к тебе хорошенькую женщину, не знавшую, куда ей идти, она чуть не заблудилась в наших лабиринтах…»
Граф Октав держал за руку графиню де Серизи, которая вот уже четверть часа бродила по коридорам суда.
— Вы здесь, сударыня! — вскричал генеральный прокурор, пододвигая ей свое собственное кресло. — И в какую минуту!.. Вот господин Камюзо, сударыня, — сказал он, указывая на следователя. — Бован, — продолжал он, обращаясь к знаменитому министерскому оратору времен Реставрации, — подожди меня у первого председателя, он еще у себя. Я приду туда.
Граф Октав де Бован понял, что не только он был тут лишним, но и генеральный прокурор искал повода покинуть свой кабинет.
Госпожа де Серизи не совершила ошибки, она не отправилась во Дворец правосудия в своей великолепной двухместной карете с синим верхом, украшенным ее гербом, с кучером в галунах и двумя лакеями в коротких штанах и белых шелковых чулках. Перед тем как выехать, Азия убедила обеих знатных дам в необходимости воспользоваться фиакром, в котором она приехала с герцогиней; она также потребовала, чтобы любовница Люсьена надела наряд, который для женщины стал тем же, чем был когда-то серый плащ для мужчин. На графине было коричневое пальто, старая черная шаль и бархатная шляпка с очень густой черной кружевной вуалью взамен оборванных цветов.
— Вы получили наше письмо? — обратилась она к Камюзо, замешательство которого она приняла за почтительное удивление.
— Увы! Чересчур поздно, графиня, — отвечал следователь, у которого ума и такта доставало лишь в стенах его кабинета и лишь в отношении подследственных.
— Как чересчур поздно?
Она посмотрела на господина де Гранвиля; на его лице было написано крайнее смущение.
— Не может быть чересчур поздно, — прибавила она повелительно.
Женщины, красивые женщины, поставленные так высоко, как госпожа де Серизи, — это баловни французской цивилизации. Если бы женщины других стран знали, что такое в Париже модная женщина, богатая и титулованная, они все мечтали бы приехать туда, чтобы наслаждаться этой великолепной, царственной властью. Женщины, целиком посвятившие себя соблюдению правил приличия, этой коллекции мелочных законов, уже не раз упомянутой в «Человеческой комедии» под названием Женского кодекса, смеются над законами, которые созданы мужчинами. Они говорят все, что им вздумается; они не страшатся никаких ошибок, никакого безрассудства, ибо они отлично поняли, что не ответственны ни за что, помимо своей женской чести и детей. Они, смеясь, говорят самые чудовищные вещи.
