Мелкий бес - Федор Сологуб

— Как никаких, коли сами мальчишки признались?

— Мало ли что признались, а перед судьей отопрутся, — там ведь их пороть не станут.

— Как же отопрутся, городовые — свидетели, — сказала Вершина уже не так уверенно.

— Какие там свидетели! Коли шкуру драть с человека станут, так он во всем признается, чего и не было. Они, конечно, мерзавцы, им и досталось, ну, а судом с них ничего не возьмете.

Миньчуков сладко улыбался, и спокойно посматривал на Вершину.

Вершина ушла от исправника очень недовольная, но, подумав, согласилась, что Черепнина обвинять трудно, и что из этого может выйти только лишняя огласка и срам.

В четверг Передонов отправился к предводителю дворянства.

Предводителев дом напоминал поместительную дачу где-нибудь в Павловске или в Царском Селе, дачу, вполне пригодную и для зимнего житья. Обстановка была холодная и строгая. Не била в глаза роскошь, но новизна многих вещей казалась преувеличенно-излишнею.

Александр Михайлович Верига ждал Передонова в кабинете. Он сделал так, как будто торопится идти навстречу к гостю, и только случайно не успел встретить его раньше.

Верига держался необычайно-прямо, даже и для отставного кавалериста. Говорили, что он носит корсет. Лицо, гладко выбритое, было однообразно румяно, как бы подкрашено. Голова гладко острижена, под самую низкостригущую машинку, — прием, удобный для смягчения плеши. Глаза серые, любезные и холодные. В обращении он был со всеми любезен, во взглядах решителен и строг. Во всех движениях чувствовалась хорошая военная выправка, и замашки будущего губернатора иногда проглядывали.

Передонов объяснял ему, сидя против него, у дубового резного письменного стола:

— Вот обо мне всякие слухи ходят, так я, как дворянин, обращаюсь к вам. Про меня всякий вздор говорят, ваше превосходительство, чего и не было.

— Я ничего не слышал, — отвечал Верига, и выжидательно и любезно улыбаясь, упирал в Передонова серые внимательные глаза.

Передонов упорно смотрел в угол, и говорил:

— Социалистом я никогда не был, а что там иной раз бывало скажешь лишнее, так ведь это в молодые годы кто не кипятится. А теперь я ничего такого не думаю.

— Так вы-таки были большим либералом? — с любезной улыбкой спросил Верига. — Конституции желали, не правда ли? Все мы в молодости желали конституции. Не угодно ли?

Верига подвинул Передонову ящик с сигарами. Передонов побоялся взять, и отказался; Верига закурил.

— Конечно, ваше превосходительство, — признался Передонов, — в университете и я, но только я и тогда хотел не такой конституции, как Другие.

— А именно? — с оттенком приближающегося неудовольствия в голосе спросил Верига.

— А чтоб была конституция, но только без парламента, — объяснил Передонов, — а то в парламентах только дерутся.

Веригины серые глаза засветились тихим восторгом.

— Конституция без парламента! — мечтательно сказал он.

— Это, знаете ли, практично.

— Но и это давно было, — сказал Передонов, — а теперь я ничего.

И он с надеждой посмотрел на Веригу. Верига выпустил изо рта тоненькую струйку дыма, помолчал, и сказал медленно:

— Вот вы — педагог, а мне приходится по моему положению в уезде, иметь дело со школами. С вашей точки зрения вы каким школам изволите отдавать предпочтение: церковно ли приходским, или этим, так называемым земским?

Верига отряхнул пепел с сигары, и прямо уставился в Передонова любезным, но слишком внимательным взором. Передонов нахмурился, глянул по углам, и сказал:

— Земские школы надо подтянуть.

— Подтянуть, — неопределенным тоном повторил Верига, — так-с.

И он опустил глаза на свою тлеющую сигару, словно приготовился слушать долгие объяснения.

— Там учителя — нигилисты, — говорил Передонов, — а учительницы в Бога не верят. Они в церкви стоят и сморкаются.

Верига быстро глянул на Передонова, улыбнулся, и сказал:

— Ну это, знаете ли, иногда необходимо.

— Да, но она точно в трубу, так что певчие смеются, — сердито говорил Передонов. — Это она нарочно. Это Скобочкина такая есть, в красной рубахе ходит.

— Да, это — нехорошо, — сказал Верига. — Но у Скобочкиной это больше от невоспитанности. Я эту учительницу помню. Она девица вовсе без манер, но учительница усердная. Но, во всяком случае, это нехорошо. Надо ей сказать.

— У них в школах очень вольно, — продолжал Передонов, — никакой дисциплины. Они совсем не хотят наказывать. А с мужицкими детьми так нельзя, как с дворянскими. Их стегать надо.

Верига спокойно посмотрел на Передонова, потом, как бы испытывая неловкость от услышанной им бестактности, опустил глаза, и сказал холодным, почти губернаторским тоном:

— В учениках сельских школ я наблюдал многие хорошие качества. Несомненно, что в громадном большинстве случаев они добросовестно относятся к своей работе. Конечно, как и везде, бывают проступки, и, вследствие неблаговоспитанности окружающей среды, они могут принимать там довольно грубые формы. Школа обязана к таким проступкам относится внимательно и строго. Если все меры внушения исчерпаны, или если проступок велик, то, конечно, следовало бы, чтобы не увольнять мальчика, прибегать и к крайним мерам. Впрочем, это относится и ко всем детям, даже и дворянским. Но я вообще согласен с вами в том, что в школах этого типа воспитание поставлено не совсем удовлетворительно. Госпожа Штевен в своей, — весьма, кстати, интересной книге, — вы изволили читать?

— Нет, ваше превосходительство, — смущенно сказал Передонов, — мне все некогда было, много работы в гимназии. Но я прочту.

— Ну, это не так необходимо, — с любезной улыбкой сказал Верига, словно разрешая Передонову не читать этой книги. — Да, так вот г-жа Штевен рассказывает с большим возмущением, как двух ее учеников, парней лет по семнадцати, волостной суд приговорил к розгам. Они, видите ли, гордые, эти парни, — да мы, изволите ли видеть, намучились все, пока над ними тяготел позорный приговор, — его потом отменили. А я вам скажу, что на месте г-жи Штевен я постыдился бы рассказывать на всю Россию об этом происшествии: ведь осудили-то их, можете себе представить, за кражу яблок! А она еще пишет, что это ее хорошие ученики. А яблоки однако воруют! Хорошо воспитание! Остается только откровенно признаться, что права собственности мы отрицаем.

Верига в волнении поднялся с места, сделал шага два, но тотчас же овладел собою, и опять сел.

— Вот если я сделаюсь инспектором, я иначе поведу дело, — сказал Передонов.

— А, вы имеете в виду? — спросил Верига.

— Да, княгиня Волчанская…

— Мне приятно будет вас поздравить. Не сомневаюсь, что в ваших руках дело выиграет.

— А вот тут, ваше превосходительство, в городе болтают всякие пустяки, — еще, может быть, кто-нибудь донесет в округ, помешают моему назначению, а я ничего такого.

— Кого же вы подозреваете в распространении ложных слухов? — спросил Верига.

Передонов растерялся, и забормотал.

— Кого же подозревать? Я не знаю. Говорят. А я собственно потому, что это может мне повредить по службе.

Верига подумал, что ему и не надо знать, кто именно говорит: ведь он еще не губернатор. Он опять вступил в роль предводителя и произнес речь, которую Передонов выслушал, страшась и тоскуя:

— Я благодарю вас за доверие, которое вы оказали мне, прибегая к моему (Верига хотел сказать — покровительству, но воздержался) посредничеству между вами и обществом, в котором, по вашим сведениям, ходят неблагоприятные для вас слухи. До меня эти слухи не дошли, и вы можете утешить себя тем, что распространяемые на ваш счет клеветы, не осмеливаются подняться из низин городского общества и, так сказать, распространяются во тьме и тайне. Но мне очень приятно, что вы, состоя на службе по назначению, однако столь высоко оцениваете одновременно и значение общественного мнения и достоинство занимаемого вами положения в качестве воспитателя юношества, одного из тех, просвещенным попечениям которых мы, родители, доверяем драгоценнейшее наше достояние, — наших детей, наследников нашего имени и нашего дела. Как чиновник, вы имеете своего начальника в лице вашего достоуважаемого директора, но как член общества и дворянин, вы всегда вправе рассчитывать на… содействие предводителя дворянства в вопросах, касающихся вашей чести, вашего человеческого и дворянского достоинства.

Продолжая говорить, Верига встал и, упруго упираясь в край стола пальцами правой руки, глядел на Передонова с тем безлично-любезным и внимательным выражением, с которым смотрят на толпу, произнося благосклонно-начальственные речи. Встал и Передонов и, сложа руки на животе, угрюмо смотрел на ковер под хозяиновыми ногами. Верига говорил: