Жюльетта. Том II - Маркиз де Сад

Особенно безрассудство в тратах выражается в ваших свадьбах и смотринах. В первом случае происходит грабеж приданого несчастной невесты ради того, чтобы на один день украсить ее как павлина; во втором нелепая церемония обходится так дорого, что после нее от приданого часто ничего не остается, и девушка не может найти себе мужа.

Но самое интересное, Фердинанд, в том, что вы богаты несмотря на бедность своих подданных. И были бы еще богаче, если бы ваши предшественники не распродали государство по кусочкам. Страна, у которой есть общие коммерческие интересы с соседями, сможет пережить ненастные дни, но народ, который берет у всех подряд и никому ничего не дает, народ, который вместо того, чтобы торговать, стоит с протянутой рукой перед всей Европой, непременно станет нищим. В этом вся беда вашей нации, дорогой мой принц: другие страны, где развита промышленность, заставляют вас платить за свои товары, а вам нечего предложить взамен.

Ваши искусства отражают, как в зеркале, напыщенность вашего народа. Ни один город на земле не сравнится с вашим по количеству балаганных украшений; Неаполь разряжен в мишуру и блестки так же, как и его жители. Медицина, хирургия, поэзия, астрономия находятся здесь на средневековом уровне, хотя танцоры ваши великолепны, и нигде не встретишь таких смешных паяцев, как у вас. В других краях люди пускаются во все тяжкие, чтобы разбогатеть, неаполитанец же лезет из кожи вон, чтобы выглядеть богатым: он не стремится получить состояние, а старается убедить других в том, что оно у него есть. Потому-то в вашей стране так много людей, которые отказывают себе в самом необходимом ради того, чтобы иметь лишнее и ненужное. Скупость царит на самых пышных обедах; кулинарная утонченность никому неизвестна; что хорошего у вас едят, кроме ваших макарон? Да ничего: ваши соотечественники абсолютно не разбираются в сладострастном искусстве разжигать страсти через посредство изысканной кухни. Все у вас подчинено нелепому удовольствию иметь красивый экипаж и одеть слуг в дорогие ливреи; вот так бережливость предков соединилась с помпой и роскошью нынешних времен. Ваши женщины, высокомерные и грязные, капризные и сварливые, не имеют ни вкуса, ни стиля .и не умеют разговаривать. В другом климате их предприимчивость, хотя и пагубная для души, по крайней мере могла бы усовершенствовать их ум, а ваши мужчины не в состоянии использовать даже это их достоинство; одним словом, в вашем обществе сконцентрировано множество пороков и удручающе мало достоинств.

Однако буду справедливой и отмечу кое-что хорошее в вашем народе. Прежде всего, в нем есть изначальная доброта; неаполитанец темпераментен, вспыльчив и резок, но его дурное настроение мимолетно, и сердце его быстро забывает обиды и смягчается. Почти все совершаемые здесь преступления — скорее плоды первого безумного порыва, нежели преднамеренности, и тот факт, что неаполитанцы прекрасно обходятся без полиции, говорит о их незлобливости. Они любят вас, Фердинанд, так докажите, что их любовь взаимна, принесите эту большую жертву. Кристина, королева Швеции, отказалась от короны из любви к философии, выбросьте же и вы свой скипетр, откажитесь от власти, которая есть зло и которая обогащает только вас. Помните, что в нынешнем мире короли ничего не значат, а массы простых людей значат все. Предоставьте этому народу возможность починить и заново оснастить корабль, который далеко не уплывет, пока вы стоите у руля; сделайте из своего королевства республику: я хорошо изучила ваших подданных и знаю, что в той же мере, в какой этот город порождает плохих рабов, он способен дать хороших граждан. Если вы освободите его энергию, сняв с народа цепи, вы совершите разом два достойнейших поступка: одним тираном в Европе будет меньше и одним великим народом больше.

Когда я закончила, Фердинанд, слушавший меня с величайшим вниманием, спросил, все ли француженки так рассудительны в политике.

— Нет, — ответила я, — и это очень жаль; большинство лучше понимают в рюшках и оборках, чем в государственном устройстве; они плачут, когда их угнетают, и делаются нахальными, получив свободу. Что до меня, фривольность — не мой порок; правда, не могу сказать того же о распутстве… Я жить без него не могу. Но плотские наслаждения не ослепляют меня до такой степени, чтобы я не могла рассуждать о нуждах народов. В сильных душах факел страстей зажигают и Минерва и Венера; когда в моем сердце пылает огонь последней, я сношаюсь не хуже вашей свояченицы[99]; освещаемая лучами первой, я мыслю как Гоббс и Монтескье. А вот скажите мне, так ли уж трудно управлять королевством? На мой взгляд, нет ничего проще, чем обеспечить благосостояние народа, чтобы он не завидовал вам; весь секрет в том, что люди перестают быть равнодушными и сторонними наблюдателями, когда становятся счастливыми; я давно бы сделала так, будь на то моя воля и имей я глупость взять на себя управление нацией. Но помните, друг мой, я не от деспотизма отговариваю вас — я слишком хорошо знакома с его прелестями, — я просто советую вам избавиться от всего, что угрожает или мешает вашему деспотизму, и вы примете мой совет, если хотите остаться на троне. Сделайте всякого чувствующего человека довольным, если желаете себе покоя, ибо, когда толпа испытывает недовольство, Фердинанд, она не замедлит испортить удовольствие и властителю.

— Каким же, интересно, образом сделать это?

— Учредите самую широкую свободу мысли, вероисповедания и поведения. Уберите все моральные запреты: мужчина, испытывающий эрекцию, хочет действовать так же свободно, как кот или пес. Если, как это принято во Франции, вы покажете ему алтарь, на котором он должен излить свою похоть, если избавите его от глупой морали, он отплатит вам добром. А все цепи, выкованные сухими педантами и священниками, — это и ваши цепи тоже, и может статься, что вы пойдете в них на виселицу, так как ваши прежние жертвы могут отомстить вам[100].

— Выходит, по вашему мнению, правитель не должен иметь никаких моральных устоев?

— Никаких, кроме тех, что идут от Природы. Человеческое существо непременно будет несчастным, если вы заставите его подчиняться иным законам. Тот, кто пострадал от обиды, должен иметь свободу самому получить удовлетворение, и он сделает это лучше всякого закона, ибо на карту поставлен его собственный интерес; кроме того, ваших законов легко избежать, но редко уходит от возмездия тот, кому мстит обиженный.

— По правде говоря, все это не по мне, — со вздохом признался венценосный простак. — Я вкушаю плотские наслаждения, я ем макароны, приготовленные плохими поварами, я строю дома без всяких архитекторов. Я собираю старинные медальоны без советов антикваров, играю в бильярд не лучше лакея, муштрую своих кадетов как простой фельдфебель; но я не рассуждаю о политике, религии, этике или государственном устройстве, так как ничего в них не понимаю.