Подвиг 1972 № 06 - Василий Зайцев

За осыпью, вывернувшись из–за скалы, они увидели роту. Вернее, узкую расселину и в ней пулемет Шайтанова, выпускающий очередь за очередью по егерям, которые поднялись в атаку.

— Наши, дядя Иван, наши! — обрадованно закричал Орехов. — Вон Шайтанов с пулеметом!

— Не ори, вижу; — остановил его Кононов и оглядел ровный склон, отделяющий их от расселины. На склоне лежали убитые. В ближнем из них сержант узнал Грачева, рассудительного пожилого солдата из взвода Шовкуна. Грачев лежал на животе, широко раскинув руки. Казалось, он хотел обнять землю, которая после огненного удара неумолимо притянула к себе. Хотел обнять, а руки оказались малы.

Увидел Кононов и убитых саперов, и молоденького связиста, который тянул кабель за ротой. Он так и лежал с полуразмотанной катушкой на боку, уткнув голову в ящик телефонного аппарата. Справа от связиста густо темнели неподвижные серошинельные кучки. Лица убитых рассмотреть было нельзя.

Сержант понял, как дорого дался роте этот голый склон.

— Давай махнем к щели, — предложил Орехов, поправляя лямки двух вещевых мешков, которые делали его похожим на двугорбого верблюда.

Отбиваться от егерей и тащить на себе два тяжелых мешка — дело было нелегкое. С Орехова лил пот, лямки то и дело слезали с плеч, и приходилось поправлять их в самое неподходящее время. Раза два, когда делали перебежки, Николай вынужден был соскользнувшие лямки хватать зубами и тащить мешок, как собака поноску.

Надо было один мешок бросить. Свой Орехову бросать не хотелось. Оставить мешок Сергея он не мог. За чужую вещь всегда больше беспокойства, что случись с ней — человеку в глаза не взглянешь. И рисунки Сереги в мешке…

Где он теперь? В той стороне выстрелов не слыхать.

— Махнем, товарищ сержант, — снова сказал Орехов.

Теперь, когда до роты осталась сотня метров, а сзади вот–вот опять насядут егеря, Николай остро почувствовал тяжесть скитания по скалам, представил, как малы и слабы они с сержантом по сравнению с теми, которые подстерегали их на сопке, гоняли и ловили. Что могли сделать они втроем на Горелой? Зря лейтенант их послал. Сережка потерялся, а они бегали от немцев, и только.

— Погоди, не гоношись, — строго ответил сержант. — Шайтанов еще не разберет, кто со стороны бежит, и чиркнет впопыхах пулеметом. У него рука тяжелая… Сейчас, как егеря выскочат, так и мы под шумок поползем.

Кононов был доволен, что они добрались к роте. Но он не испытывал такого нетерпения забраться в щель, как Орехов. Сержанту с первого взгляда стало ясно, что щель представляет западню. Забраться в нее легче, чем выбраться. Кононов по доброй воле в такую щель не полез бы. Он подался бы в валуны и тихонько стал спускаться с сопки по расселинам, по кустикам да между камешками. Но он помнил приказ лейтенанта о соединении с ротой. Поэтому сержант, выбрав момент, когда егеря снова побежали в атаку, коротко приказал Орехову:

— Пошли!

В расселину они свалились так неловко, что Орехов расквасил о камни нос, а сержанта Самотоев сгоряча лягнул ботинком, и тот отлетел к стенке, выпучив глаза от боли.

— Кононов! — заорал Шайтанов. — Сержант пришел!.. И Орехов тоже.

Когда атака егерей была отбита, Кононов доложил лейтенанту, что на вершину они пройти не могли.

— Барташов дот подорвал, потом в сторону отбился… Мы с Ореховым сюда стали отходить. Думаю, что Барташов тоже в роту придет…

Он хотел добавить, придет, если будет жив, но на глаза попался Орехов, и Кононов промолчал. Из немногословного рапорта сержанта Дремову стало ясно, почему на правом фланге было спокойно. Он думал, что именно там немцы будут обходить роту, но сержант со своей группой сбил их с толку. После взрыва дота целая рота егерей бесцельно рыскала по склону, не понимая, как в тылу батальона оказались русские, куда они исчезли, сколько их, появятся ли снова.

— Так, сержант, — сказал Дремов. — Теперь оставайся здесь. Отбили егерей, сейчас опять будут, сволочи, лупить из минометов. Под стенку забейтесь. Они такие концерты устраивают, аж в печенках жарко…

Уткнув лицо в камни, Барташов лежал, не поднимая головы. Взрывы снарядов и мин следовали один за другим так часто, будто по камням осатанело били громадные молоты, высекая огонь, дробя камень, вскидывая дым и седую щебенку. Страшно было и думать, что сквозь такой огонь он проберется в роту. Да и как идти в самый ад, в самую гущу взрывов…

«Немножечко ведь осталось, совсем немножко», — тоскливо думал Сергей, подбираясь при свисте снарядов. Он сумел незамеченным проползти по склону, увидел роту, и тут взрывы перерезали дорогу.

Огненный смерч снова кружился возле щели, где сидела рота.

Когда русские отбили очередную атаку егерей, оберста Грауберга вызвали по телефону из штаба дивизии. Генерал вежливым тоном осведомился у Грауберга, не нужна ли ему, чтобы справиться с десятком русских, помощь соседнего полка, или, может быть, лучше вызвать авиацию?

— Благодарю вас, генерал, — едва сдерживая ярость, так же вежливо ответил Грауберг. — Думаю, что это не потребуется.

— Отлично, — ответила трубка. — Рад слышать, что полк моих егерей в состоянии уничтожить десяток русских. Признателен вам, оберет, что вы вселили в меня уверенность в ваших силах… Жду донесения о полной победе.

Грауберг отдал телефонную трубку и изо всех сил трахнул кулаком по столу, где лежала карта сопки Горелой. Подпрыгнули и раскатились по столу карандаши. Цейсовский бинокль соскользнул с краешка, ударился о камень, и в нем разбилась вторая линза. Адъютант подал его Граубергу.

— К черту! — заорал оберет, оттолкнув руку с биноклем. — Все к черту!

Он отдал приказ открыть огонь последней, что оставалась у него в резерве в районе Горелой, — батарее шестиствольных минометов, укрытой в лощине за сопкой. Эта батарея должна была ошарашить русских при подготовке прорыва. Но оберет приказал ей вести огонь. Нет, тысячу раз прав гауптман Хольке. Когда имеешь дело с русскими, ничего не надо откладывать.

Дремов за буханьем взрывов не расслышал скрипучего, будто кто–то рвал парусину в небе, урчания тяжелых мин, выпущенных далекой батареей.

Они разом, кучно и оглушительно, рванулись на склоне рядом с расселиной.

Дремова ударило в плечо, кинуло к стенке. Затем все смешалось: огонь, дым, визг осколков, летящие камни, пронзительные крики.

Трех солдат, прижавшихся друг к другу в гранитной выбоинке, взрывом уложило на месте. В клочья разметало умершего Зеленцова. От него остались только ноги. Они так и стояли возле стенки.

Горсть раскаленных осколков ударила Кумарбекова, откинула его от пулемета. Кумарбеков должен был свалиться мешком на дно щели, дико закричать от боли, стонать и извиваться, опаляемый огнем в разорванном животе, в разбитых костях, рассеченных мышцах.