Тучи на рассвете (роман, повести) - Аркадий Сахнин

Тормозя двигателем, Солодовников спустился вниз, а потом долго взбирался на гору. Преодолев подъем, быстро миновали короткую прямую улицу Ленина, и перед солдатами открылся как на ладони Кировский район. Со всех улиц и переулков шли люди и, точно горные ручейки, стекались на широкую центральную магистраль, к которой приближался бронетранспортер.

Десять тысяч человек покидали район.

Из дома в дом, из квартиры в квартиру шли агитаторы, терпеливо объясняя необходимость оставить свои жилища, поторапливали, помогали престарелым. Жители и раньше знали о том, что им придется временно эвакуироваться. Трижды в день по радио передавали наименование улиц, переулков, площадей, попавших в опасную зону. И все-таки только теперь в полной мере ощутилась эвакуация.

С горестным чувством уходило население.

Вот красивый особняк. В большой комнате на столе посуда, остатки завтрака. Девушка перед зеркалом, торопясь, пудрится, красит губы.

— Верочка, — говорит пожилая женщина, — выпей хоть стакан чаю, что сегодня за наказание…

— Некогда, мам, трамваи не ходят, я на работу опоздаю.

Схватив чемоданчик, убегает.

Женщина идет в соседнюю комнату. Возле письменного стола с выдвинутыми ящиками высокий, энергичный человек в пенсне. Это, может быть, врач, инженер, преподаватель… Он укладывает в чемодан бумаги.

— Боже мой, второй чемодан! — всплескивает она руками. — Ты же сам сказал: «Все будет цело, ни одной тряпочки не брать».

— Да, да, да — ни-че-го. Ничего, кроме рукописи.

— А черновики зачем? — кивнула она на нижний ящик. — Ты их уже десять раз переписал.

— Надо! — в сердцах говорит он. — Это плоды всей моей жизни. Пойми ты наконец.

Раздается звонок, женщина выходит.

Он бросает в чемодан бумаги из ящиков, со стола, и вдруг взгляд его останавливается на фотографии жены. Воровато оборачиваясь, кладет карточку в чемодан, быстро накрывает пачкой бумаг.

Входит жена.

— Это агитаторы, просят поторопиться…

В соседней квартире идет спор. Молоденький агитатор, паренек с комсомольским значком, убеждает пожилую женщину, которая не собирается уходить.

— Вы говорите, вещей не брать? — спрашивает она.

— Конечно нет, все будет в полном порядке, — с готовностью отвечает юноша, не подозревая подвоха в вопросе.

— Так зачем уходить?

Паренек не сразу находит ответ, а она уже снова наступает:

— Нет, уж раз взялись вывезти снаряды, значит, вывезут.

Не добившись результата, паренек уходит. Через несколько минут появляется бригадир агитаторов, такая же пожилая женщина, как и хозяйка.

— Вы тоже агитатор? — удивляется та. Ей становится неловко. — Ну уж пошел, нажаловался… Видите, вот собралась, сейчас ухожу…

А паренек уже на пороге следующего дома. Дверь в комнату приоткрыта. Пожилой человек, взобравшись на стул, снимает портрет молоденького офицера в форме летчика первых лет войны с орденом Красного Знамени.

— В простыню обернем, и будет хорошо, — отвечает он на вопрос жены.

Она грустно всматривается в портрет, так похожий на мужа. Паренек кашлянул, постучал.

— Вам не нужна помощь?

— Нет, нет, сейчас уходим…

На углу, в крохотной мастерской, копошится старый часовщик. Он бережно собирает колесики, пружинки, инструмент, упаковывает в бумагу, укладывает пакетики в маленький чемодан.

Рядом суетится совсем седая старушка.

— Так все разбросать по всей мастерской надо уметь, — говорит она незлобиво.

— Очень просто, я думал, что мне уже не придется больше эвакуироваться.

Он вздыхает, смотрит куда-то в одну точку, как бы сквозь стену.

— Так о чем же ты думаешь? Надо ведь собираться.

Военный комендант города подполковник Бугаев, проверив трассу предстоящей транспортировки снарядов, объезжает улицы. Его знают все агитаторы. Он направляется туда, где совсем трудно. Заупрямится вдруг человек, и никакие доводы на него не действуют. В каждом массовом мероприятии обязательно находятся такие люди.

Бугаев останавливается возле только что отстроенного домика. Веранда еще не закончена. Во дворе строительный мусор.

— Не уйду, не уйду, — кричит седая женщина, — помру здесь, а дом не брошу…

Агитатор пытается успокоить ее, что-то сказать, но она не дает и слова вымолвить:

— В сорок втором уходила, дотла все сжег изверг… Каждую копейку берегли, недоедали, строили…

— Успокойтесь, мамаша, — вмешивается Бугаев. — Что тут происходит?

Подполковник не говорит ей того, что она уже знает. Он находит другие доводы:

— Почти десять тысяч человек уже ушли. Возле снарядов будут стоять солдаты и ждать, пока не уйдете вы. Такой приказ. И все люди будут ждать. Пока хоть один человек останется в опасной зоне, работы не начнутся. Понимаете?

Он долго и терпеливо объясняет разницу между эвакуацией сорок второго года и этой. Женщина плачет, однако начинает собираться.

Чем ближе подъезжали солдаты к Кировскому району, тем больше попадалось встречного транспорта и пешеходов. Только один бронетранспортер двигался к станции. Километра за два до предстоящего места работы машина уже с трудом пробиралась сквозь густую толпу.

Свертки, сумочки, корзинки, чемоданчики, а у некоторых даже узлы.

Вот жена железнодорожного слесаря Александра Петровна Павлюченко догоняет жену пенсионера Полярного, нагруженную узлом.

— Ты что же навьючилась, на новую квартиру переезжаешь? — насмешливо спрашивает Александра Петровна.

— А как же без теплого уходить! — оправдывается та. — Ты ведь небось все в подвалы снесла, а у меня подвалов нет.

— И не подумала даже! Раз сказали — вывезут снаряды, значит, вывезут.

Большинство людей шло спокойно, без паники, глубоко веря, что все окончится благополучно.

— Я уж за все дни в кино отхожу, — говорит домохозяйка Александра Парменовна Белевцева. — А то с этими домашними делами никогда не вырвешься. Как начну с крайнего, так все по очереди и обойду, — смеется она.

— А я по магазинам, — отвечает ей идущая рядом соседка. — Давно собираюсь, да все не получалось.

Одни шли к родственникам, другие к знакомым, третьи на работу. У каждого нашлись дела в городе или место, где можно будет спокойно отдохнуть до вечера.

Вместе со всеми шла и Валя. И мастерская, и дом оказались в опасной зоне. Она шла медленно, машинально разглядывая необычное шествие.

Вот девушку с чертежной доской, рейсшиной и рулоном чертежей обгоняет группа оживленно беседующих мальчишек. В руках у одного большой альбом с надписью на обложке: «Почтовые марки СССР». Второй аккуратно несет на плече модель парусного корабля, третий с рыболовными снастями. В стороне от них одиноко и угрюмо шагает мальчик, держа на весу аквариум. Лицо у ребенка грустное, задумчивое. Тяжело ступает железнодорожник. За спиной у него два охотничьих ружья, в руках узел с радиоприемником. Отчаянно визжит, вырывается из рук женщины завернутый в мешок поросенок. Близорукий юноша в очках читает на ходу книгу. Он то и дело натыкается на людей, толкают и его, и он каждый раз извиняется, но продолжает читать.

Валю обгоняют какие-то степенные люди.

— Вот уж не повезло, и не придумаешь ничего, — сокрушается человек в кепке. — За двенадцать лет собралась навестить нас, стариков, — и на тебе, в такой день едет.

— А вы бы ей телеграфировали, пусть задержится на пару дней.

— Так с поезда ведь сообщила… И где она искать нас будет?

— Встретить надо, объяснить, так, мол, и так…

— Где там! Не пускают и близко к вокзалу…

Очень смешно выглядит совсем молодой парень. Левой рукой он неловко прижимает к себе ребенка, правой — тяжелый аккордеон.

— Не плачь, сынок, не плачь, — говорит он, — мы к маме на работу пойдем, она нас покормит. Вот только спрячем аккордеон у дяди Васи, а маме скажем, что все сделали, как она велела. И не тащились мы с этим аккордеоном, понял?

Но вот показывается бронированная машина. Возле фар, на кабине, на бортах трепещут красные флажки. Люди останавливаются, с интересом и уважением смотрят на солдат, машут руками, что-то кричат. Иван думает, надо бы и в ответ помахать руками, смотрит на своих товарищей, но лица у них серьезные, строгие. Иван начинает обращать внимание, что и сам он сидит, словно по команде «Смирно». Нет, это он не специально так напыжился. Такое у него состояние, будто только сейчас почувствовал свою страшную ответственность, какая на него ложится.

Не отчетливая мысль, а какое-то подсознательное чувство заставило его быть перед лицом народа в эту минуту подтянутым, уверенным, строгим.

Иван Махалов смотрел на людской поток, но ни одного человека в отдельности не видел. Перед ним был народ, который послал его, солдата Советской Родины, совершить подвиг. Он давал присягу верно служить народу. Но это слово — народ, — такое огромное, всеобъемлющее, святое, можно было понять только разумом. Впервые в жизни он чуть ли не физически ощутил величие этого слова.