Классические книги о прп.Серафиме Саровском - библиотека прп.Серафима Саровского http://sl.btv.ru/

Что это? Непослушание? Нет — это крайнее и непритворное смирение, и любовь, и почитание с благоговением… Так только истинно святые могут делать… Можно теперь легко понять, в каком настроении уезжал Владыка от о. Серафима: все наговоры, если они и были, рассеялись, как временная роса от солнышка… И после, до самой смерти митрополит Арсений чтил угодника. В Саровской обители хранилось письмо его, написанное им спустя 23 года после этой встречи:

“Надлежало бы в жизнеописании о. Серафима упомянуть о первом его свидании со мною, — оно полно высокого значения и, бесспорно, открывает в нем дар прозорливости. Его слова и действия, его потом подарки мне: деревянное масло, красное вино, несколько свечей, кусок полотна и шерстяные чулки, и наконец, многократное коленопреклоненное прощание его со мною, которого я многими убеждениями не мог прекратить в нем и от которого я должен был поспешно уехать, дабы не трудить более старца, продолжавшего стоять на коленях и кланяться, — были, как после оказалось, выразительными символами, изображавшими его и мою судьбу, — он вскоре затем помер, а я, при помощи Божией, продолжаю еще полагать камни на камни для ограждения церковного берега от напора волн мирских”. Но не прекраснее ли, не удивительнее ли, не умилительнее ли всех этих предсказаний были смирение, любовь, благоговение святого старца? А они так были прекрасны, что нельзя их лучше показать, как просто о них рассказать…

Казалось бы, что угоднику Божию, еще при жизни земной уже жившему небесным миром, нечего иметь дела к миру земному. Но диавол, многократно испытавший на себе благодатную силу о. Серафима, разрывавшего вражьи козни, как паутину, сделал последнюю попытку причинить святому старцу огорчение на конце дней его. Для этого он употребил в орудие одну беглую крепостную девушку. Чтобы скрыть себя, она остригла волосы в кружок, надела послушнический подрясник и в таком виде бродяжничала по миру. Однако власти нашли ее и раскрыли обман. Тогда, чтобы укрыться авторитетом святого Серафима, на допросе она показала, что сделала это по благословению Саровского старца. Светское начальство предписало игумену Нифонту сделать по этому делу розыск над святым угодником. И его спрашивали, выясняли, как виноватого. Вскрылось легко, что беглянка оболгала его. Но все же это причинило о. Серафиму некоторое огорчение. В данном искушении он узрел козни врага. Так нередко бывает в жизни, что диавол перед концом доброго дела всячески старается или испортить его, или по крайней мере причинить огорчение, если оно уже устроилось. Так и Господь говорит: претерпевший же до конца, — а не в начале лишь и не перед концом даже, — спасется (Мф.10,22). Поэтому всегда рекомендуется быть особенно осторожным и внимательным именно перед концом дела. “Конец — делу венец”, — говорит и пословица. Поэтому, между прочим, существует и добрый мудрый обычай: после суеты сборов в путь — сначала присесть “на минутку”, успокоиться, а потом уже помолиться, испросить благословения у родителей или старших и отправляться “с Богом”. Иначе нужно ждать какого-либо вреда со стороны врага, ненавидящего все благое, устроенное, благополучное… И в конце ему легче бывает испортить сделанное, чем в начале; ибо в первые шаги человек еще достаточно имеет внимания к себе; а потом оно ослабевает мало-помалу, особенно к концу. И тут-то именно и пользуется враг, чтобы расстроить, навредить, уничтожить…

Даже Сам Господь только в конце Своего спасительного о людях подвига сказал такие слова: идет князь мира сего, то есть диавол, и во Мне не имеет ничего (Ин.14,30). Подобным образом бывает и с христоподобными людьми, в коих постепенно “изображается Христос”, по слову ап. Павла (Гал.4,19). Так было и с преп. Серафимом: враг хотел запятнать его в конце жизни. Но был посрамлен: и в нем, угоднике Божием, не нашел “ничего”… Но почему же опечалился все же батюшка? Можно думать, что огорчило его отношение к делу не только со стороны оклеветавшей его беглянки, но и со стороны своего монастырского начальства и братии, которые в какой-то степени могли допустить возможность подобного поведения святого старца: все же они, хотя и по приказанию светского начальства, вели расследование.

Впрочем, это не наше лишь предположение, сам о. Серафим узрел в таком искушении нападение врага и указание на приближающийся конец; и потому стал еще более уединяться от людей, и такое огорчение было не единичным в последнем году; были и другие безвинные оскорбления: подозрения по поводу забот о Дивеевских сестрах — раздача хлеба и вина… И должно сказать, — на что имеются исторические основания в предании, а также в показаниях Дивеевских сирот, — что в подобных огорчениях принимали ближайшее участие свои же некоторые Саровские иноки: не все ведь, как известно, почитали угодника Божия… А от своих принимать огорчения болезненнее, чем от чужих. И однажды о. Серафим сказал по этому поводу такие слова: “Все сии обстоятельства означают то, что я скоро не буду жить здесь, что близок конец моей жизни”. Припомним, однако, один случай, еще не вписанный в Житие святого, в котором проявилось участие его к крепостной страдалице. Недавно, в начале сего столетия, написана была маленькая книжка московским священником Н.Н. под заглавием: “Старица Феодосия”. Со слов ее самой, автор, духовник ее, написал страстной путь этой неизвестной еще подвижницы. Здесь рассказывается горькая история одной крепостной девушки, которая отказалась служить похотям своего господина. Ее жестоко били, и раз и два. Потом она скрылась в лесу, где Бог послал ей беглых собак, которые и кормили ее, принося краденую ими пищу. Но в конце концов ее нашли, воротили и снова беспощадно, почти до смерти, высекли. Как мертвую, ее бросили сначала в яму; но когда оказалось, что страдалица еще жива, то ее заключили в маленький грязный хлев. И вот здесь, ночью, за окном ей явился какой-то старец и сказал: “Беги в Москву, а оттуда в Саров”. После этого она почувствовала себя исцеленной и тайно ушла из заключения. Дело происходило в Смоленской губернии. В Москве она узнала путь в Саров и благополучно, не преследуемая никем, достигла Сарова. Каково же было ее изумление и радость, когда она в о. Серафиме увидела того самого старца, который приказал ей бежать и исцелил! Прозорливый радостно принял ее и сказал ей следующие слова: “Ну, теперь твой кровавый крест кончился, начинается другой”.

И благословил ее на скитальчество. После того она прожила много лет; трижды побывала в Иерусалиме… И еще в 1906 году была в Москве у своего духовника, который и написал ее Житие… Последние дни ее остались пока неизвестны: книга оставляет ее еще живою, глубокою старицей — более ста лет…

Между тем прошло последнее лето земной жизни святого старца. Наступила осень и холодная зима… Замирала природа… Меньше приходило в монастырь богомольцев… Кончилась и жизнь угодника. И лишь наиболее близкие не прекращают пользоваться счастьем лицезреть святого Отца своего. И особенно дорожили этим его “сироты”.

Предвидя свой конец, о. Серафим мало-помалу начинает подготовлять своих чад духовных к разлуке. Нередко он предупреждает посетителей: “Мы не увидимся более с вами”. Заехал к нему некто Лодыженский, брат двух глубоких почитательниц о. Серафима. Он сначала не верил своим сестрам о дивном старце. “Я верю, что он хорошей жизни, но вы слишком преувеличиваете”, — говорил он. Но когда пришел сам к святому старцу, то не только поразился его прозорливости, но и получил исцеление от болезни раненой руки и сделался таким же почитателем его, как и сестры. Перед отъездом его — он отправлялся в Киев для сопровождения русской духовной миссии — о. Серафим подал ему половину просфоры и сказал с любовью: “На — тебе, от моей души. Мы с тобою больше не увидимся”. Лодыженский стал было возражать, что он непременно заедет на обратном пути. Но старец все повторял: “Нет, мы с тобой больше не увидимся”. Так и сбылось…

Но больше всего заботился о. Серафим о своих сиротах. Люди перед кончиною своею пекутся о своих детях и родных по плоти, делают завещание о наследствах, дают последние наставления. У преподобного Серафима, как мы давно уже видели, плотские связи с родными оборвались при переходе монастырских ворот. Как истинный монах, он весь отдался любви к Богу. И в Боге живущие стали ему родными духовно. Но самым дорогим и близким ему детищем было его Дивеево. Последние мысли на земле и были направлены им в эту обитель.

Еще за несколько месяцев он стал говорить приходившим сестрам о конце своем, но особенно памятна беседа об этом с сестрою Параскевою Ивановною в ближней пустыньке: “Живите теперь одни: оставляю вас”. И потом добавил: “Искал я вам матери, и не мог найти… Человека-то, матушка, днем с огнем не найдешь. Оставляю вас Господу и Пречистой Его Матери”.