Приключения Конан Дойла - Рассел Миллер

Далеко не все в семье Дойла разделяли его новые взгляды. Ни у матери, ни у сестры Иды или старших детей Дойл не нашел поддержки. Мэри Дойл, которой тогда было уже восемьдесят лет, Артур, несмотря на ее явную антипатию к его увлечению, писал 9 мая 1917 года, что он “убежденный спиритуалист”: “Кингсли сейчас на фронте… Я получаю от него бодрые письма, но я очень беспокоюсь о нем. Меня не пугает, что мальчика убьют, отныне меня не тревожит смерть, но я ужасно боюсь увечий и страданий. Все, впрочем, предопределено…”

А Кингсли писал с фронта своей тетке Иде, что у него большие сомнения по поводу спиритуализма, но он не собирался спорить об этом с отцом. Он был искренне верующим христианином и писал сестре Мэри, что спиритуализм и “то прекрасное и духовное”, что есть в религии, несовместимы. Мэри полностью соглашалась с братом и говорила, что ей кажется чем-то “болезненным, неестественным” общаться с тем, кого любишь, через тело постороннего медиума. Но в итоге она сдалась и под влиянием отца приняла спиритуализм.

Ида написала брату, что идея, будто “духи болтаются над землей”, представляется ей весьма сомнительной. Она получила от него резкий ответ, где были такие слова: “То, что мы думаем, не имеет ни малейшего значения”.

К осени 1917 года Конан Дойл окончательно созрел, чтобы публично заявить о своих религиозных воззрениях. Для этого он решил выступить на собрании Лондонского союза спиритуалистов. Проходило оно в Британской галерее художников 25 октября. С самого начала Дойл объяснил собравшимся, что прошел долгий путь размышлений и колебаний, пока не убедился окончательно и бесповоротно, что идеи спиритуализма вполне здравы и объективны. Он говорил почти час, в частности о том, что нет противоречий между официальной религией и спиритуализмом, хотя бы потому, что в основе обеих лежит глубокая вера. Говорил и о том, как происходит переход в мир иной — просто и безболезненно; о том, что духовное тело — аналог физического; что загробная жизнь есть лишь логичное продолжение земной и что все в мире течет и продолжается в удивительном, волшебном развитии.

Единственное, о чем Конан Дойл не сказал, но во что уже свято верил, — так это то, что он стоит на пороге величайшего в истории человечества открытия.

Глава 20

Апостол

ЕСЛИ ДОЙЛ ОДНАЖДЫ ВО ЧТО-ТО УВЕРОВАЛ, он уже не слушал ничьих возражений, не видел никаких противоречий и не тревожился внутренними сомнениями. Либо ты во что-то веришь, либо нет. Если веришь, то веришь страстно и хочешь, чтобы все остальные тоже поверили.

Так что нет ничего удивительного, что он стал активным проповедником спиритуализма. Над ним могли смеяться, оскорблять его, хулить и порочить, но он ни за что не отступал от своих убеждений. И никакие аргументы и доказательства, что все это надувательство и мошенничество, даже если аргументы исходили от верных старых друзей, роли не играли.

Он уговорил Гринхоу-Смита предоставить ему место на страницах “Стрэнда”, и вскоре изумленные читатели вместо привычных рассказов стали получать странные повествования, публиковавшиеся под заголовком “Неведомые берега”. Например, об эктоплазме, некой вязкой светлой субстанции, которая выделяется через нос, уши и прочие отверстия медиума, а затем служит основой для материализации тел. Из нее, например, созданы привидения.

Вполне понятно, что Гринхоу-Смит неоднократно уговаривал своего уважаемого автора вернуться к выдумкам привычного, художественного толка, которые ему так удавались. Но в ответ он услышал: “Я бы и хотел, но не могу. Не вижу никакой возможности. Я пишу то, что само приходит ко мне”.

Публика недоумевала — солидный джентльмен, воплощение здравомыслия, создатель Холмса и отец дедуктивного метода вдруг превратился в мистика. Драматург Артур Роуз сказал так: “В человеке менее рациональном я бы заподозрил фанатика. И он очень его напоминает, поскольку, например, впадает в крайнее раздражение, едва кто-либо выражает хоть тень сомнения. Однако же “фанатизм” — слово, совершенно неприменимое к этому человеку. Я бы сказал, что в нем нет намека на мистика. Однако в глазах его загорается что-то очень похожее на фанатизм, когда речь заходит о спиритуализме. Его приверженность этому есть не что иное, как истинная вера, ради неё он, сколько я знаю, жертвует и деньгами, и многими другими жизненными интересами”.

Да, это было верное суждение: достаточно прочесть “Новое Откровение”, которое вышло в июне 1918 года, где Дойл излагал свое кредо. Спиритуализм, уверял автор, “принесет в мир невиданное доселе развитие человеческой мысли”. В книге подробно излагалось, как пересекать границу в иной мир, — якобы достоверные сведения, полученные через медиумов. Духи рассказывали, что на том свете все замечательно, никакого ада нет, но для особо искалеченных душ имеются санатории. Подлечился — и радуйся загробной жизни — ни тебе мучений, ни болезней, ни горестей.

“Новое Откровение” вызвало у критиков смешанные чувства. “Дейли кроникл”, где Дойл публиковал свои репортажи с Западного фронта, написала, что это “очень честная, очень мужественная и решительная” книга. “Дейли ньюс” также выразилась с почтением, зато “Таймс” обвинила Дойла в “невероятной неискушенности” и рекомендовала автору получше ознакомиться с фактами. А вот в “Санди экспресс” жирный заголовок ставил перед читателями вопрос: “Конан Дойл сошел с ума?” Впрочем, сама статья была вполне доброжелательная, автор признавал былые заслуги Дойла и его право не только излагать свои мысли, но и быть услышанным. В спиритуализме, заключал журналист, масса вранья и надувательства, но не исключено, что есть там и зерно истины.

Как обычно неутомимый, Дойл много ездил с лекциями по спиритуализму. Сначала побывал на юге страны, затем в центральных графствах, и повсюду собирал полные залы. Он делал краткий обзор своего “Нового Откровения” и подкреплял “философские” соображения слайдами, на которых были смутно видны явившиеся на контакт духи. Основной тезис его докладов был таков: традиционные религии исчерпали себя, а спиритуализм, во многом разделяющий современные научные теории, представляет собой некую “научную религию”, чем-то близкую материализму.

Он должен был читать лекцию в Ноттингеме, когда пришло письмо от дочери Мэри — Кингсли скончался. Однако он не посчитал это поводом отменить турне. Даже в тот самый вечер он не отменил лекцию, а когда ему предложили это, мрачно сказал: “Нет, ни при каких обстоятельствах я не обману ожиданий публики. Они привыкли мне доверять, я должен быть достоин этого доверия. Да и Кингсли этого хотел бы”. Кроме того, будучи убежденным спиритуалистом, он полагал, что Кингсли лишь перешел в иное измерение, откуда вскоре даст о себе знать, о чем он и сообщил аудитории.