Княжна - Елена Блонди

40

Худой мальчишка, слишком высокий для своих лет, потянулся из-за горы старых корзин и, взвешивая на руке гнилой гранат с мягким боком, досадливо оглянулся. Пихнул ногой напиравшего сзади маленького, с рыжими сальными кудрями. Прошипел, свирепо хмурясь:

— Не мешай, Токей, стукну!

— Кидай, ну! — рыжий сопел, тычась под локоть другу. Засмеялись сдавленно еще двое, чернявые, одинаковые, как братья, из-за перепачканных золой лиц.

Высокий осторожно выдвинулся на пустое место, прикинул взглядом путь к отступлению и, размахнувшись, резко метнул гранат под мягкую гору мешков на другой стороне узкой улочки. Гнилой плод чвакнул и отскочил, брызгая красным соком. С невнятным криком, раскидывая ворох мешков, показался незаметный до того спящий бродяга, сел, вертя лохматой головой. По лбу, залепленному красными зернами, стекал сок, будто его ранили.

Мальчишки, хихикая, присели за корзинами, следя, не появился ли кто в пустом переулке. Но только облезлый осел, задрав заднюю ногу, пытался копытом почесать живот, не дотянувшись, икнул и снова опустил голову, дощипывая пыльную травку. Дети, вытягивая шеи, напряженно следили за разбуженным бродягой. А тот пошарил за спиной и, вынув старую цитру, устроил у груди, дернул струны. Помаргивая залепленным гнилой мякотью глазом, закричал хриплым спросонья голосом.

   Полная, полная меда   Женщина моя   Полная меда грудь   А голова не помнит меня   Как мне найти, как найти   Женщину мою   Только за пчелами, что гудят   Выйду я на тропу…

Хватаясь друг за друга, мальчишки, хохоча, повалились на землю. А из двери, на которой болтались грубо сшитые коровьи шкуры, донесся страдающий крик хозяина кабачка:

— Чтоб треснула твоя голова и отвалился язык, никчемный певун! Чуть прилягу отдохнуть, орешь, вроде тебя за хвост дергают! Проваливай отсюда!

Шкура заколыхалась, медвежьей тенью сонный и злой хозяин, замаячив на пороге, швырнул в певца очистки из помойной миски. Тот, не прекращая петь, закланялся. И, бережно прижимая к груди цитру, побрел на шум базара, что раздавался с прокаленной солнцем площади. Потряхивая головой, как мул, отгоняющий слепней, перебирал струны, бормотал на ходу песню, а в пыли за босыми ногами оставались раздавленные зерна гнилого граната.

— Баба у него, в меду! — рыжий Токей заплясал вокруг друга, поднимая пятками белую глиняную пыль, — побежали, Рум, посмотрим, где свалится, а у меня вот, — он протянул руки, показывая еще два сгнивших плода, — заснет и мы снова его, хоп!

— Домой надо, — высокий Рум с сожалением посмотрел вслед нелепой фигуре в лохмотьях, — отец изобьет, если не помогу с дровами. К вечеру вернусь. Будет он у нас всю ночь голосить, пусть ему синяков бабы наставят.

Чернявые, одинаково повизгивая, с готовностью засмеялись. И смолкли, когда на всю компанию упала черная тень. На помосте над горой корзин возникла Карса, базарная торговка, огромная, как старый холм и могучая, как буйвол. Уперла толстые руки в крутые бока и маленькими злыми глазами оглядела мальчишек.

— Бабы, значит. Синяков, говорите… А ну быстро отсюда, пока не скормила ослу, лишаи собачьи! Увижу, что Убога трогаете, хвосты оборву и на уши намотаю! Ыть!

С последним выкриком мальчишки, только пыль взлетела, рванулись по улочке в другую сторону. И остановились поодаль. Души их жаждали последнего слова.

— А нет у нас хвостов! — крикнул Токей, выставляя вперед голую ногу. И собрав слюней, плюнул как можно дальше в дорожную пыль.

— Нет, нет, — подтвердили чернявые, один даже повернулся, хлопнул себя по тощему заду, доказывая.

Карса, прижав руку к вытертому переднику, всколыхнула большое тело в неприличном движении.

— Ах, нету? Вот спущу тебе штаны, и найду. Чем тогда мочить пыль, а? Из ушей будешь лить?

И сделала вид, что спускается с помоста. Мальчишки рванули по улочке, дробно топая жесткими пятками. А Карса, повернувшись к двери в дом, крикнула:

— Зелия, дай корзину, пройдусь до базара.

После разморенной жары боковой улочки рыночная площадь оглушала. Карса, раздвигая могучим телом толпу, уверенно шла через привычные звуки. Вот медник лупит своим молотком, от которого в голове остается тонкий звон. А вот шуршит под раздраженные крики торговцев тяжелое зерно, пересыпаясь из мешка в чашу огромных весов — совсем рядом. Дальше, за навесами и прилавками орут куры и клохчут цесарки, удивляясь собственной смерти. И еще дальше, за широкими воротами ржут приведенные бродяжьим племенем кони. Плещет вода, выливаясь из бочки в подставленные кувшины. И сбоку, за пирамидами ярких бочонков, пахнущих соленой рыбой и острыми маслинами — невнятное бормотание под треньканье струн. Карса поправила укрытую полотном корзину и, пошевеливая плечом, так что отскакивали, смеясь, торговцы, поплыла за бочонки.

Так и есть, вот он сидит, сверкая красным пятном на лбу. От сока волосы слиплись, свисают сосульками, блестят нездешние глаза, глядя поверх голов. И в пыли у босых грязных ног валяются несколько мелких монеток, легких и плоских, как рыбья чешуя.

Увидев Карсу, певец улыбнулся. Закивал часто и запел громче.

   Мед-мед, коричневый мед   Мед-мед, черный как смерть   Толстой пчелой   Да прямо в кровь   Чтоб стала ты не моей

Карса поставила корзину и сложила на груди руки. Пригорюнившись, слушала, прикрывая от солнца глаза и складывая обветренные губы в жалостливую улыбку. Когда певец допел, проведя последний раз по струнам пальцем, и сам дослушал, как замирает в жарком воздухе тонкий жужжащий звук, сказала, снова подхватывая корзину:

— Что ты тут на самой жаре, Убог. Посмотри, все уже спать идут. Я тебе молока принесла, попей.

Певец принял в руки небольшой кувшин, заткнутый пробкой. Подождав, когда напьется, Карса, морщась, осторожно стерла с грязного лба раздавленные зерна:

— И пирога тут кусок. А то хочешь, пойдем, Убог, поживи у меня. Не обижу. Хоть поешь по-людски, да от мальчишек отдохнешь.

Певец улыбнулся и вернул ей кувшин. Взял завернутый пирог, откидывая край тряпицы, широко откусил, жадно жуя мягкое тесто и мясную начинку. Ел, глотал, вытирая бороду рукой, а вокруг головы вились, низко гудя, базарные толстые мухи.

— Пойдем, Убог. А? Одни мы с Зелией, а ты мужик, — она окинула взглядом широкие плечи бродяги, — поможешь нам крышу починить. Тяжело без мужика, Убог. Я же не просто прошу, поживешь, отработаешь. Откормишься.

Убог доел последний кусочек пирога и, вытирая рукой рот в зарослях бороды, усмехнулся.