Фантастика 1969-1970 - Сборник

Может быть, древние марсиане с их утонченной культурой, закосневшие в своей политике изоляционизма? Вовсе нет. Землян погубили обыватели, которые везде и всюду одинаковы: и на Марсе и на Земле.

Первую экспедицию укокошил ревнивый супруг: что ему прилет корабля из другого мира, мелко отомстить жене за недоступный его пониманию интерес к землянам - это куда существеннее.

Вторую экспедицию принимают за сумасшедших. И никакие доводы не могут разбить этого мнения у такого обывателя, как мистер Ыыы, который, увидев что-то не укладывающееся в его привычные представления, скорее поверит в собственное безумие, чем отступится от мысли, что “этого не может быть, потому что этого не может быть никогда”.

Третья экспедиция… О ней стоит поговорить поподробнее, нет, не о самой экспедиции, в ней не было ничего особенного, а вот рассказ, который так и называется “Третья экспедиция”, особенный. Это один из лучших рассказов цикла, всего творчества Брэдбери, да всей мировой фантастики тоже. Поразительна смелость выдумки в этом рассказе.

Прилетевших астронавтов встречают их давно умершие матери, отцы, братья, мирно живущие здесь в типичном американском городке. Задурманив головы землянам рассказами о “второй попытке”, “матери” и “братья” убивают доверчивых “родственников” с Земли. Да еще и издевательски хоронят их. “Духовой оркестр, играя “Колумбия, жемчужина океана”, прошагал в такт громыхающей меди…” Это тоже свойство обывателей - глумиться над трупами… Писатель должен был убедить нас в том, что астронавты, трезвые, нерелигиозные люди, поверили в жестокий розыгрыш марсиан. И Брэдбери сумел это сделать.

Фантастика - первое производное от слова “фантазия”. Кстати, слово “фантазия”, как и “Марс”, тоже античного происхождения!

Брата бога сновидений Морфея звали Фантазом, его специальностью было вызывать иллюзии, кажущиеся образы. Фантазия в фантастике - редкое и ценное качество. Легко придумать самолет, летающий в 5 или 50 раз быстрее нынешнего. Труднее придумать, что придет на смену современному самолету, этому довольно-таки ненадежному-транспортному средству.

Но все-таки и это прямая экстраполяция. Много труднее придумать то, что лежит за пределами человеческого опыта, быть первооткрывателем. У таких фантастов, как Берроуз, накопление фантастических элементов чисто количественное - есть люди с шестью конечностями, можно придумать с десятью, есть люди зеленого цвета, в следующей книжке мы найдем фиолетовых и т. д.

У Брэдбери нет никаких травоядных вампиров, но ситуация, придуманная им, куда более фантастична, она насквозь фантастична, но она и насквозь реалистична. Вот это и есть самое трудное - добиться достоверности выдумки, правды условности. Нет ни малейшей натяжки в том, что космонавты приняли маски за действительные лица. Даже капитан, сверхосторожный капитан, который все время помнит, что две предыдущие экспедиции непонятным образом погибли, даже он поддался на эту удочку: насколько точен психологический расчет неземных комедиантов. Они безошибочно сыграли на сентиментальных воспоминаниях детства, на яблочном пироге, приготовленном старой американской бабушкой в чисто выстиранном чепчике. Брэдбери не научный фантаст, его совершенно не занимает вопрос, как марсиане сумели в таком совершенстве воссоздать земной образец, как они проникли в воспоминания, запрятанные в глубинах памяти членов экипажа. (Ст. Лем в “Солярисе” попытался каким-то образом это объяснить.) Не знаю, как в них проникли марсиане, но писатель в них проник не менее глубоко. Скажем, все еще сомневающегося капитана Блэка встречает его невесть откуда взявшийся, давно умерший брат.

“- Ты?… - пролепетал Блэк.

– Конечно, я, кто же еще!…

– Эд!

– Джон, бездельник!

– Ты великолепно выглядишь, Эд! Но постой, к а к же так? Ты ничуть не изменился за все эти годы. Ведь тебе… тебе же было двадцать шесть, когда ты умер, а мне девятнадцать. Бог ты мой, сколько лет - и вдруг ты здесь. Да что ж это такое?

– Мама ждет, - сказал Эдвард Блэк, улыбаясь.

– Мама?

– И отец тоже.

– Отец? - Капитан пошатнулся, точно от сильного удара, и сделал шаг-другой негнущимися ногами…”

Кто бы мог сохранить хладнокровие в такой ситуации? Сердце самого убежденного атеиста дрогнуло бы. Ведь все-таки это Марс, чужая планета, мало ли какие здесь могут быть чудеса.

В таких сценах фантастика достигает художественных высот отнюдь не вопреки тому, что она фантастика, а благодаря этому.

Здесь есть и человечность, и психологичность, и образность - все то, за отсутствие чего фантастику третируют как литературу второго сорта, и чаще всего справедливо. Но, как мы видим, квазинаучная сухомятица и дурная очерковость вовсе не такие уж непременные признаки жанра. Дело вовсе не в жанре.

Но вернемся к идейной стороне брэдбериевского цикла. В следующей новелле, “И по-прежнему лучами серебрит простор луна…”, где описана четвертая экспедиция, мы начинаем подробнее знакомиться с теми, кто прилетает на Марс. И убеждаемся, что, может быть, марсиане не так уж были не правы, столь нелюбезно принимая гостей. Ведь это саранча, которая без разрешения прет на их родную планету и готова немедленно загадить все вокруг.

Но некому встретить распоясавшихся молодцов, марсиан уже нет, они вымерли от болезней, завезенных с Земли, - автор не щадит ни тех, ни других. Однако в рассказах Брэдбери, где часто изображается торжество пошлости, всегда найдется какой-нибудь просвет - непокорный человек или непослушный ребенок, росток, улыбка. Если марсиане сами не могут встать на защиту своей древней культуры, то появится землянин Спендер, который сделает это, который задохнется от ненависти к своим товарищам по кораблю, мечтающим, как бы пог скорее открыть сосисочную среди этих кружевных развалин. Или того хуже: “Ведь вы слышали речи в конгрессе перед нашим вылетом. Мол, если экспедиция… удастся, на Марсе разместят три атомные лаборатории и склады атомных бомб”.

Спендер поднимает оружие на эту “саранчу” и сам гибнет от руки капитана, единственного, кто понимает мотивы его поступка, Но все-таки дело мятежника не безнадежно проиграно. Даже среди переселенцев находятся славные люди, которые поддерживают честь человеческого рода, например, герой стихотворения в прозе “Зеленое утро”. С такими людьми, оказывается, и марсиане могут завязать контакты, оказывается, у них нежная душа, они стремятся помочь всем (“Марсианин”).

Впрочем, где они, эти марсиане? Дети переселенца, бежавшего на Марс от ужасов атомной войны, все время пристают к отцу, прося его показать им жителей планеты. Отец обещает им это, но все откладывает, откладывает свое обещание, пока наконец в один прекрасный вечер не ведет их на берег канала. Вот заключительные строки “Марсианских хроник”: - Где же они, папа? Ты ведь обещал.