Волшебники - Майк Эшли

Комната при всей своей запущенности удивительным образом все же не производила впечатления нежилого помещения, и к Марку вдруг пришла необъяснимая уверенность в том, что его здесь давно ждут. Отбросив все сомнения, он решительно подошел к запертым ставням и внимательно осмотрел их. Шум за спиной заставил его повернуться, и он увидел, что собака сидит у порога, вытянув морду, и тревожно обнюхивает воздух, не решаясь ступить в комнату. Марк позвал пса, по привычке протянув к нему руку, но животное в ответ лишь несколько раз вильнуло хвостом, как бы давая понять, что слышит призыв хозяина, но тут же продолжило свое настороженное исследование. С первого взгляда было видно, что смышленая собака учуяла в комнате что-то неладное, — подобрав под себя лапы, она легла на пороге, дрожа всем телом и испуганно глядя на своего господина. С недобрым предчувствием и стараясь быстротой действий заглушить невольный страх, Марк вытащил прочную скобу из ставней, поставил ее на пол и буквально выдернул ставни на себя. Открывшееся за ними и примыкающее к окну пространство было сплошь затянуто полуистлевшей паутиной, которую он смахнул той же скобой, но за окном, и это не могло не поразить его, стояла почти полная темнота. Окно было темным настолько, что казалось, еще что-то заслоняет его с внешней стороны, но ведь Марк отчетливо помнил, как, стоя внизу, сам не раз видел свинцовый отблеск этих стекол. Он отступил в изумлении, но, уже не в силах сдержать любопытство, ухватил руками давно проржавевшие створки и рывком распахнул окно. Все та же непроглядная тьма была и по ту сторону, но вдруг из этой самой тьмы повеяло каким-то ледяным, пронизывающим до костей ветром. Словно что-то невидимое пронеслось мимо, и он услышал, как глухо взвыла старая гончая. Когда же он обернулся, то увидел, что пес поднялся, весь ощетинившись и оскалив клыки, но мгновением позже завертелся волчком и стремглав выскочил из комнаты.

Оставшись совсем один, Марк, стараясь унять тот ужас, который, казалось, заставлял кровь стынуть в его жилах, отвернулся от пугающей тьмы и окинул взглядом утопающую в солнечном свете комнату, но затем вновь повернулся и, призвав на помощь все свое самообладание, выглянул из окна в кромешную мглу. Увиденное настолько поразило его, что поначалу Марк испугался, не сошел ли он с ума. Перед его взором предстал мрачный, скалистый склон в какой-то пустынной местности, который был усеян валунами и поднимался почти до самого окна, так что, наверное, без труда можно было спрыгнуть вниз, тем более что крепостная стена, как казалось, едва вырастала из окружающих скал. Было тихо и темно, как в безветренную, беззвездную ночь, и лишь тусклый, рассеянный свет непонятной природы позволял различать контуры предметов. Склон, примыкающий к крепости, очень круто уходил вниз, а далее, там, где — Марк твердо знал — должен был начинаться соседний холм, смутно вырисовывались очертания равнины, посреди которой горел какой-то огонек, похожий на освещенное окно маленькой сторожки. Совсем недалеко, чуть ниже по склону, он углядел нечто, напоминающее фигуру пригнувшегося к земле человека, который, скользя и спотыкаясь о камни, отчаянно карабкался вверх, словно неожиданно получил шанс на спасение. Вместе с леденящим, переполняющим сердце страхом вдруг пришло и неудержимое желание спрыгнуть вниз, на эти самые камни, но тут Марку показалось, что человеческая фигура внизу остановилась, разогнулась и призывно махнула ему рукой. Чувство смертельной опасности сразу охватило все его существо, и, как человек, вдруг осознавший, что стоит на краю пропасти, он, собрав волю в кулак, заставил себя отпрянуть от окна и захлопнуть створки. Почти парализованный страхом, трясущимися руками Марк закрыл ставни и, поставив скобу на прежнее место, цепляясь за стены и еле волоча переставшие слушаться ноги, вышел из комнаты. Но как только он запер дверь на ключ, пережитый ужас овладел им с новой силой. В панике Марк сбежал по винтовой лестнице, не помня себя, выскочил из дому и, подбежав к старому большому колодцу посреди внутреннего двора, швырнул в него ключ, прислушиваясь затем к тому, как, падая, он ударяется о каменные стены. Даже после этого молодой Норт долго еще испуганно озирался по сторонам, не решаясь снова войти в дом, пока переполняющий его душу жуткий страх постепенно не рассеялся и не оставил после себя ничего, кроме пустоты и уныния.

Тут вернулся Роланд, как всегда с множеством новых историй, но, уже начав их рассказывать, вдруг осекся и спросил Марка, не болен ли он. Марк, который сидел мрачнее тучи, что было совсем не похоже на него, ответил отрицательно и в таком резком тоне, что удивленный Роланд лишь поднял брови и, продолжая свой витиеватый рассказ, уже не возвращался к этому вопросу. Но когда наконец возникла пауза и он спросил у Марка: «А что ты делал сегодня утром?» — то тому показалось, что хитрый взгляд украдкой сопровождал этот в общем-то невинный вопрос. Волна беспричинного гнева вдруг захлестнула Марка. «Какое тебе до этого дело? — взорвался он. — Я что, не имею права делать что хочу в своем собственном доме?»

«Без сомнения», — ответил Роланд в изумлении и, не произнеся более ни слова, вскоре вышел, мыча себе под нос какую-то мелодию.

В тот вечер непривычное молчание царило за их обеденным столом, и, хотя Марк из вежливости и задавал вопросы, беседа явно не клеилась. Только когда прислуга вышла и они остались вдвоем, Марк протянул руку Роланду со словами: «Роланд, прости меня! Мне стыдно за то, что я наговорил тебе сегодня. Мы уже так долго живем под одной крышей, но никогда не были так близки к ссоре, как теперь. Это моя вина».

В ответ Роланд улыбнулся и крепко пожал ему руку. «Я не придал этому такого большого значения, — сказал он. — Удивительно, что ты вообще уживаешься с таким бездельником, как я». Друзья еще долго говорили, пребывая в том благодушном настроении, какое наступает сразу после примирения, но ближе к концу вечера Роланд вдруг спросил: «Послушай, Марк, а что это за история, будто бы после смерти твоего дедушки должны были остаться какие-то сокровища?»

Не желая того, кузен этим вопросом затронул очень больное место, но Марк не подал виду и отвечал: «Пожалуй, я ничего не знаю об этом, за исключением того, что он принял поместье в отличном состоянии, а оставил почти разоренным и что никто не знает, куда, собственно, девались доходы с поместья за много лет. Спроси лучше у стариков в деревне — они знают о доме куда больше, чем я. Только, Роланд, прости меня еще раз, но я бы не хотел, чтобы мы упоминали имя сэра Джеймса. Я жалею, что мы вошли в его комнату. Это трудно объяснить, но мне все время кажется, что он спокойно сидит себе там, наверху, и только того и ждет, что мы его позовем. Как будто мы его потревожили и теперь он живет с нами. Я думаю, это был злой человек. Нелюдимый и злой. Из моей головы не выходят строки Священного Писания, где Самуил говорит колдунье: “Для чего ты тревожишь меня, чтобы я вышел?”»[43]