Моя мадонна / сборник - Агния Александровна Кузнецова (Маркова)

мы с мамой ездили туда. Я видел, как один из посетителей бросил на землю окурок, и хранитель заповедника с возмущением выговаривал ему, что он оскверняет священную землю. Эти люди дни и ночи работали в заповеднике. Их не угнетали весьма скромные бытовые условия и низкая заработная плата. То же ведь и библиотекари!

Милая Долли, как я истосковался по тебе! Много раз пытался в письмах начать с тобой разговор о нашем будущем, но ты почему-то уходишь от этого разговора. А ведь если все останется между нами, как сейчас, то впереди нас ждет долгая разлука. Стараюсь не думать, но неизбежно мучают мысли, а вдруг ты разлюбишь меня?»

Долли уже не первый раз читала это письмо. И дома и в метро. И на работе в момент затишья.

«Как же я могу разлюбить, если уже полюбила! — писала она Григорию. — Любовь, настоящая любовь, встречается в жизни не часто, но она бывает. Вспомни, как всю жизни любил Василий Андреевич Жуковский свою племянницу Машу Протасову. И она любила его, но брак родственников был невозможен.

Я в праздники ездила в Ленинград. Была в Александро-Невской лавре. Жуковский похоронен там рядом с могилой Карамзина. Была я и на могиле Натальи Николаевны и на ее плиту положила розу. Поклонилась могиле. И так горько мне стало от той жестокой несправедливости, на которую осудила молва людская эту замечательную женщину! Мне захотелось крикнуть всем, кто еще и сейчас осуждает подругу Пушкина. Крикнуть: „Кто против Натальи Николаевны, тот против Пушкина! Почитайте же, незадачливые критики, повнимательнее письма Пушкина к жене! Подумайте над словами его: „Ты ни в чем не виновна, но еще можешь пострадать во мнении людском“. Как смеете вы не верить Пушкину! Его гениальное предвидение и в этом не обмануло его. Сколько же страданий выпало на долю Натальи Николаевны и детей Пушкина!“

На могилу Жуковского я тоже положила розу. Ты знаешь, Гриша, я последнее время много читала о нем. Это был настоящий друг Пушкина. А какой поэт! Какой удивительный человек! И так ярко я представляю теперь его даже по одним только письмам к Пушкину. Думаю, что правы те исследователи, которые писали, что если бы не было Жуковского, то не было бы и Пушкина.

В то время как Пушкин только начинал свой поэтический путь, Жуковский был первым поэтом России, поэтом замечательным. Его искренние, полные настроения стихи стали народными стихами, так же как пушкинские сказки. Его переводы знакомили русских с произведениями поэтов других стран. А это так нужно было тогда для его родины. Чужеземное под его пером становилось русским. Он пламенно любил родину. Это невозможно не почувствовать, например, в таком четверостишье:

Отчизне кубок сей, друзья, О, Родина святая, Какое сердце не дрожит, Тебя благословляя?

Влияние Жуковского на Пушкина было, конечно, огромным. Однажды, перебирая под столом черновики, брошенные Жуковским, Пушкин сказал: „Что Жуковский бросает, нам еще пригодится“.

Да что ж это я, целый доклад тебе сочинила. И опять мысленно живу в прошлом веке…»

«Его стихов пленительная сладость пройдет веков завистливую даль»

Письмо Жуковского Пушкину. 12 ноября /?/ 1824 г. Петербург:

«Милый друг, твое письмо привело бы в великое меня замешательство, если б твой брат не приехал с ним вместе в Петербург и не прибавил к нему своих словесных объяснений. Получив его, я точно не знал, на что решиться…

На письмо твое, в котором описываешь то, что случилось между тобою и отцом, не хочу отвечать, ибо не знаю, кого из вас обвинять и кого оправдывать. И твое письмо и рассказы Льва уверяют меня, что ты столько же не прав, сколько и отец твой. На все, что с тобою случилось и что ты сам на себя навлек, у меня один ответ: поэзия. Ты имеешь не дарование, а гений. Ты богач, у тебя есть неотъемлемое средство быть выше незаслуженного несчастья и обратить в добро заслуженное; ты более нежели кто-нибудь можешь и обязан иметь нравственное достоинство. Ты рожден быть великим поэтом; будь же этого достоин. В этой фразе вся твоя мораль, все твое возможное счастие и все вознаграждения. Обстоятельства жизни, счастливые или несчастливые, шелуха. Ты скажешь, что я проповедую со спокойного берега утопающему. Нет! Я стою на пустом берегу, вижу в волнах силача и знаю, что он не утонет, если употребит свою силу, и только показываю ему лучший берег, к которому он непременно доплывет, если захочет сам. Плыви, силач. А я обнимаю тебя. Уведомь непременно, что сделалось с твоим письмом. Читал „Онегина“ и „Разговор“, служащий ему предисловием: несравненно! По данному мне полномочию предлагаю тебе первое место на русском Парнасе. И какое место, если с высокостью гения соединишь и высокость цели! Милый брат по Аполлону! Это тебе возможно! А с этим будешь недоступен и для всего, что будет шуметь вокруг тебя в жизни».

Письмо Жуковского Пушкину. Вторая половина сентября 1825 г. г. Петербург:

«Ты, как я вижу, предал в руце мои только дух свой, любезнейший сын. А мне, право, до духу твоего нет дела: он жив и будет жив, ибо весьма живущ. Подавай-ко мне свое грешное тело, то есть свой аневризм. С этим прекрасным аневризмом не уцелеет и дух твой.

Дух же твой нужен мне для твоего „Годунова“, для твоих десяти будущих поэм, для твоей славы и для исправления светлым будущим всего темного прошедшего. Слышишь ли, Бейрон Сергеевич! Но смотри же: Бейрон на лире, а не Бейрон на деле: комментарий на эту фразу найдешь в письме Вяземского, в котором для тебя много разительной правды! Этот