Философия освобождения - Филипп Майнлендер

тем не менее, в таких узах, под таким бременем, так счастливо, так верно поразил истину и знал, как объединить ее с этими самыми догмами, по крайней мере, с их языком.

Однако Малебранш прав: любая естественная причина дает лишь повод, причину для появления этой единой и неделимой воли.

Это явление единой воли живо напоминает явление Иеговы на горе Синай.

Человек верит, что видит сон. Простые эффекты, вытекающие из природы железа, меди, цинка, кислорода и т.д., этих неорганических индивидов вполне определенного характера и с изменяющимися состояниями, насильственно превращаются в явления гравитации, непроницаемости, гальванизма, химизма и т.д., которые все силы лежат за миром и, как предполагается, попеременно овладевают единой материей.

Как мы видели выше, Шопенгауэр разделил причины на: Причины в самом узком смысле, стимулы и мотивы. Все они являются активными причинами, но как таковые – лишь эпизодическими. Наряду с ними существуют конечные причины, которые, хотя он и отвергает телеологию, как и Кант, тем не менее, объясняет:

Действующая причина (causa efficiens) – это то, благодаря чему что-то происходит, а конечная причина (causa finalis) – то, почему это происходит.

(ib. 378.)

На самом деле, мы не можем мыслить конечную причину иначе, чем как цель, т.е. мотив.

(379.)

Я не согласен с этим. Только человек может действовать в соответствии с конечными причинами, которые Кант очень красиво назвал идеальными причинами, а это, в свою очередь, опять-таки только действующие причины; короче говоря, в мире существуют только действующие причины. Каждое движение является лишь следствием предшествующего движения, и все движения, таким образом, должны быть прослежены до первого движения, которое мы не в состоянии постичь (распад единства на индивиды, первый импульс). В качестве регулятивного принципа, как замечательно сказал Кант, телеология очень полезна; но использовать этот принцип нужно только с величайшей осторожностью.

В мире существуют – я повторяю это – только действующие причины, а именно: вещь-в-себе действует непосредственно на вещь-в-себе.

Я допускаю применение термина «случайная причина» только к тому, что в обычной жизни называется невинной причиной.

Я также должен критиковать тот факт, что Шопенгауэр не отделил качества воли (черты характера) от состояний воли. Как и Спиноза (Ethices pars III), он пестро разбросал эти два понятия. Гнев, страх, ненависть, любовь, печаль, радость, злорадство и т. д. стоят рядом с жестокостью, завистью, черствостью, несправедливостью и так далее.

Этот грех упущения имел дурные последствия, которые особенно проявились в эстетике, в отношении к музыке; ибо Музыка основана исключительно на состояниях человеческой воли.

Классификация природы у Шопенгауэра, как я уже показал, в корне ошибочна, поскольку он не имел права приписывать видимости какую-либо реальность. Видимости расширяются, возникают, исчезают, движутся, действуют друг на друга, как ежедневно учит нас наблюдение – но они лишь продукт субъекта, созданный его собственными средствами, с помощью двух его волшебных линз, пространства и времени. За видимостями восседает в вечном покое Единая и неделимая Воля, которая является неподвижной точкой, но которая, тем не менее, совершенно непостижимым образом, должна быть тем, что действует в мире, тем, что проявляется в нем!

Как эти самодельные цепи должны были сковывать и угнетать великого человека.

Неудивительно, что его дух часто стряхивал их, чтобы вздохнуть свободно. Но какое зрелище предлагает нам Шопенгауэр! Забыта идеальность пространства и времени, забыт тот факт, что индивид и объективация не соответствуют Единой Воле, забыт тот факт, что причины являются только причинами возможности, забыта критика чистого разума и мира как концепции: он просто принимает видимость за вещи сами по себе, распространенные в реальном пространстве и реальном времени.

Эта процедура наиболее заметна в разделах: О философии и науке о природе (Parerga II. 109- 189) и Сравнительная анатомия (Воля в природе). В первом случае Шопенгауэр начинает со светящейся первозданной туманности космогонии Лапласа и заканчивает сегодняшним миром. Подробно объясняется, как воля к жизни объективировала себя «постепенно», «мало-помалу», «после соответствующих пауз», порождая из себя одну ступень за другой, пока человек не завершил великую цепь могущественных революций и не вышел на сцену. Время от времени его мучает совесть, и он вскользь замечает, что, в сущности, все это было лишь шуткой, что там не было проницательного субъекта, который бы воспринимал происходящее, – но истина сохраняет победу, и философ-идеалист должен признать, что:

Все описанные физические, космогонические, химические и геологические процессы, поскольку они обязательно, как условия, должны были предшествовать возникновению сознания в течение длительного времени, также существовали до этого возникновения, т.е. вне сознания.

Но как красноречива эта борьба кантовского идеалиста с реальным развитием. Как жалко извивается великий человек, пытаясь примирить реальное развитие, которое он должен признать, с идеальным временем, за которое он справедливо цепляется. Но это не сработало, потому что он считал, что время априори является чистой бесконечной концепцией.

Другой отрывок еще более интересен, поскольку в нем Шопенгауэр нападает на великую теорию де Ламарка о происхождении, из которой, как известно, возник дарвинизм.

Разумеется, на его глазах она не находит пощады. Он с жалостью улыбается предположению де Ламарка о том, что виды возникли постепенно, в течение времени и через смену поколений, и винит в этой «гениальной, абсурдной ошибке» отсталое состояние метафизики во Франции.

Поэтому де Ламарк не мог мыслить свою конструкцию существ иначе, чем во времени, путем преемственности.

Кстати, и здесь можно ошибиться, если считать, что Шопенгауэр придерживался своих взглядов. Мы уже видели выше, что ему пришлось признать реальное развитие. На стр. 163 соответствующего раздела он вполне серьезно рассматривает вопрос о происхождении видов через реальную наследственность.

Их происхождение (а именно, видов высших животных) можно мыслить только как generatio in utero heterogeneo, следовательно, таким образом, что из матки, или, скорее, из яйца, особенно благоприятной пары животных, после того, как жизненная сила его вида, подавленная чем-то, только что накопилась и аномально увеличилась в ней, теперь, в счастливый час, при правильном положении планет и совпадении всех благоприятных атмосферных, теллурических и астральных влияний, уже не его ровня, а форма, впервые связанная с ним, но на ступень выше так что эта пара на этот раз произвела бы не просто особь, а целый вид

Самые противоположные взгляды, как ягнята на пастбище, мирно лежат бок о бок в произведениях Шопенгауэра: часто их разделяет лишь пространство в несколько страниц.

Реальное движение, отрицаемое в теории познания, и отвергнутая индивидуальность вошли в мир Шопенгауэра как воля, как обиженные духи, о которых рассказывают наши сказки, и сделали гениальную, бессмертную концепцию, что все, что имеет жизнь, есть воля, в исполнении карикатурой и гримасой. Шопенгауэр тщетно пытался вызвать духов: волшебное слово о том, что пространство – это точка, время – связь a posteriori разума, было ему отказано.

И непримиримые духи продолжали отравлять его эстетику и этику.

Эстетика

Придуманная гипотеза часто устремляет взгляд

на все, что ее подтверждает и подтверждая это ослепляет нас, закрывая взор на всё, что ей противоречит.

Шопенгауэр.

Эстетика Шопенгауэра основана на:

– Законе о трансцендентных объективациях воли к жизни,

– На интеллекте, который полностью отделен от воли (чистый, безвольный субъект познания),

– На разделение природы на физические силы и виды,

и из этого уже достаточно очевидно, что оно ошибочно. Мы увидим, однако, что он очень часто забывает об этом фундаменте и ставит себя на реальную почву, где он затем обычно признает правильность своих действий. Однако его описания эстетической радости, громогласно заявляющие о том, что он в полной мере и часто испытывал в себе непреодолимую силу красоты и что он был высоко одаренным духом, выше всяких похвал и глубоко трогают каждого друга природы и искусства.

Известные нам объективации единой воли к жизни в эстетике Шопенгауэра называются идеями, и о них говорят, что это идеи Платона, которые мы рассмотрим позже. Уже