Рубеж - Генри Олди

- А братика-то за что?! Дите невинное!

- А я почем знаю? Может, он братика-то отдал уже на воспитание где-нибудь на хуторе, потому как чортов сын, но нагрешить не успел еще. Понимаешь?

- Нет, - сказал Гринь после паузы. - С ним братик. Чую я его. Мы все время разными дорогами ехали, но в одну сторону. Чую.

- Значит, мы тоже в самое пекло едем, - упавшим голосом сказала сотникова.

Помолчали.

- Чумак… а что они с нами эти… делать-то будут? Если мы и так вроде как померли?

Гринь вздохнул:

- У мертвых, панна Ярина, голова не болит и раны не ноют. Живые мы.

Темень понемногу переставала быть густой и непроглядной - обозначились какие-то щели, дыры, а под потолком, похоже, даже оконце.

- Что же нам делать-то, чумак? - видно, Ярина Логиновна долго колебалась, прежде чем так спросить. И совсем уж решилась было молчать - но в последний момент слово вырвалось.

Допрашивал выборный. И начал с того, что бросил перед собой на стол тяжеленный кожаный кнут - и в пекле, видать, батоги в чести!

Гринь долго объяснял, что для разговора ему надо развязать руки. Развязали, но с опаской - видать, пан Мацапура со спутницей изрядно здесь накуролесили. Затекшие руки сперва не слушались; выборный хмурился и готов был взяться за батог. Наконец Гринь совладел с собой и начал "разговор". Наблюдавшая из угла сотникова то и дело заходилась нервным сдавленным смехом.

Пальцы, приставленные к голове наподобие рогов, означали для допросчика корову, а никак не чорта, зато рожу в кружочках-"окулярах" и выборный, и его подручные узнали сразу. Половина их слов была, вероятно, ругательствами - но одно, повторенное несколько раз, Гринь запомнил и постарался выговорить сам.

Выборный склонил голову к плечу. Довольно кивнул; ободренный Гринь принялся изображать черную ведьму Сало и качать на руках несуществующее дитя. Еще одно слово выучил, означающее, по-видимому, младеня, ребенка.

Выборный глядел недоверчиво. Гринь размахивал руками, повторял непривычные языку слова "злодей" и "ребенок", тыкал пальцем себе в грудь, доказывая, что дитя принадлежит ему, а Мацапура его украл. Выборный, размышляя, указал на сотникову и о чем-то спросил; вероятно, он полагал Ярину Логиновну матерью чортового дитяти, а Гриня - отцом. Сотникова покачала головой и этим все запутала; выборный нахмурился, поднес руки к лицу и пальцами растянул собственные глаза: вот, мол, как выглядел ребенок. Из вас, мол, ни один не похож!

- Объясни ему, что мы не колдуны, - устало попросила Ярина Логиновна.

Легко сказать!

Гринь перевел дыхание. Посмотрел выборному в глаза; скрутил пальцы колечками, изображая "окуляры", несколько раз повторил - "злодей", "злодей". Указал на сотникову; взмахнул воображаемой шаблей, так, что девушка даже отшатнулась. Взмахнул снова; подошел к Ярине и указал выборному на плечо ее, бедро и щиколотку.

- Это ты зачем? - сотникова нахмурилась.

Выборный заинтересовался. Приблизился к девушке - сотникова отстранилась и по-кошачьи блеснула глазами. Выборный, не оборачиваясь, дал знак подручным - те придерживали взвившуюся Ярину, пока выборный без стеснения, но и без излишнего нахальства осматривал зарубцевавшиеся раны.

- Ой-ой-ой, - проговорил он наконец, и прозвучало это совсем по-родному, привычно. - Злодей, злодей!

Подумал, наклоняя голову то к правому плечу, то к левому. Большим пальцем ткнул себя в грудь:

- Митка.

Митька, удивленно подумал Гринь. Надо же! В чортовом пекле какого-то москаля встретил!

Пан Мацапура со спутницей и младенем прожили в селении ни много ни мало десять дней. Десять, - растопыривал пальцы Митка; задержались поневоле - ведьма в дороге занемогла, да и ребенок расхворался, но что с ними случилась за болезнь, Гринь так и не понял. Местная травница, пользовавшая младенца за золотые Мацапурины монеты, повторила несколько раз подряд, что "дитя" - "хорошо", но глаза у нее при этом бегали, и губы складывались кислым бантиком. Гринь совсем уж уверился, что со здоровьем у братика дело плохо, когда травница, не удержавшись, пояснила свою мысль - растянула пальцами собственные глаза и скорбно пощелкала языком. Чортов ребенок не понравился ей сам по себе - что больной, что здоровый, а все выродок!…

Гриня уязвили эти ее намеки, и куда глубже, чем сам он мог ожидать. Весь мир по обе стороны пекла ополчился на малого; батька покинул, мамка померла, кто ж заступится? Сперва пан Рио младенца из братниных рук вырвал, потом пан Юдка - из рук пана Рио, а потом злодей-Мацапура умыкнул дитя к чорту на кулички, и ведь не для добрых дел умыкнул - куда еще душегуб везет братика, что еще собирается с ним делать?!

Выборный Митка корчил рожи и размахивал руками с отменной убедительностью. Гриню порой казалось, что он слышит степенный и доходчивый рассказ.

Пан Мацапура расплачивался полновесным золотом и за постой, и за стол, и за лечение; за время, проведенное в селении, зацный и моцный успел полюбиться многим, в особенности шинкарю. Про бабу его, наоборот, сразу пошли дурные слухи, а младенца путники никому, кроме травницы, не показывали - да только та имела длинный язык, и про несомненное уродство дитяти скоро знали и кум, и кума, и людей полсела.

Так бы и съехали странные постояльцы, оставив после себя золотые монеты в разных карманах да разговоров на год вперед. И все обошлось бы - да только случилось между паном и пани… да никто не знает, что случилось. Размолвка? Свара? Смертоубийство?

Невольные свидетели - хозяин дома и его жена - остались под горелыми развалинами. Их работник, которому посчастливилось убраться восвоясьи за несколько минут до происшествия, рассказывал, что странный ребенок вырвался из-под замка, сорвав новые дубовые двери, а над головой его тучей вились золотые осы; что ведьма взялась наказывать воспитанника, вместо розги хлеща его черной гадюкой, а сам пан Станислав разгневался на нее и взялся выкрикивать проклятия такие страшные, что от звука их парень-работник сорвался с места и кинулся бежать, и тем спас свою шкуру.

Сразу после его бегства дом превратился в пылающую печь. Из этой печи вырвались два взрослых призрака, и один из них нес под мышкой призрака-недомерка. Вскочили на коней - только пыль столбом, никто и не пытался остановить, таким страхом всех осыпало!

И все же Гринь не был уверен, что понял Митку до конца. Тот хоть и говорил медленно и показывал доходчиво - а все-таки язык чужой; из рассказов Митки выходило, что и Мацапура говорить по-здешнему не умел; зато пани Сало - пожалуйста.