Флэшмен в Большой игре - Джордж Макдоналд Фрейзер

— Что вы с ним сделали?

Он что-то пробормотал, но она лишь нетерпеливо покачала головой и сказала, что это не оправдание. Потом рани снова задумчиво посмотрела на меня, а я все ждал, недоумевая, что же, черт возьми, за этим последует, и смутно понимая, что канонада все усиливается. Наконец она просто сказала:

— Твои друзья вон там, — и показала на холмы. — Можешь отправиться к ним, если хочешь.

Это было все и, клянусь моей жизнью, я просто не мог придумать, что ответить. Полагаю, я все еще был слишком смущен и поражен всем случившимся — иначе я бы обязательно заметил, что между мной и моими друзьями еще пылает поле сражения. Но все происходящее казалось столь нереальным, что единственным словом, которое мне наконец удалось прохрипеть, было: «Почему?»

Она пожала плечами, потом вздернула подбородок и, подхватив рукой полы плаща, быстро ответила:

— Потому что все кончено и это — последнее, что я могу для вас сделать, полковник. — Я уже и не помнил, когда она называла меня так в последний раз. — Неужели этого недостаточно? К завтрашнему дню ваша армия будет в Гвалиоре. Это конец.

И в этот момент я услышал крики у нас за спиной, однако не обратил на них никакого внимания, даже когда незнакомый человек подбежал, зовя ее и она что-то ответила ему. Я лихорадочно рылся в своей памяти, и вы поймете, насколько я был не в себе, если я скажу, что вдруг выпалил:

— Но ты говорила, что я буду твоим выкупом — не так ли?

Принцесса удивленно посмотрела на меня, а потом сказала Шер-Хану:

— Дай лошадь полковнику-сагибу.

Она уже отворачивалась, когда я вновь обрел дар речи:

— Но… но ты! Лакшмибай! Я не понимаю… что ты собираешься делать? — Она не ответила, и я, словно со стороны, услышал свой голос, хриплый и жесткий: — Еще есть время! Я имею в виду — если ты… если ты думаешь, что все кончено — ну что ж, ты знаешь, что они не собираются вешать тебя! Помнишь, лорд Каннинг обещал… и — и генерал Роуз! — Шер-Хан что-то пробурчал, дернув меня за локоть, но я просто оттолкнул его. — Смотри, если я буду с тобой, значит, все точно будет хорошо. Я скажу им…

Бог знает, что я еще наговорил — думаю, я тогда был не в себе. Обычно, когда вокруг свистят ядра, я не думаю ни о чем, кроме как о собственной безопасности, а тут я стоял и спорил с женщиной! Наверное, тюрьма все-таки немного сдвинула мне мозги набекрень, поскольку я бормотал что-то про сдачу и почетные условия, а она все стояла и смотрела на меня, пока не прервала:

— Нет, ты все еще не понимаешь. Ты не понимал этого, когда вернулся ко мне в Джханси. Ведь ты же пришел ради меня — ради моего спасения. Теперь я просто плачу свой долг.

— Долг? — воскликнул я. — Что за чушь ты несешь, женщина! Ты же говорила, что любишь меня — о, теперь я знаю, ты еще и обманывала, но… но ведь эти слова тоже чего-то стоят?

Прежде чем рани успела ответить, раздался стук копыт и какой-то чертов негодяй в расшитом мундире, подскакав, соскочил с лошади и начал что-то кричать ей. У меня за спиной раздался треск мушкетных выстрелов, стоны, крики приказов, а сквозь гул канонады послышался отдаленный звук трубы.

Принцесса отдала приказ и грум поспешил к ней, ведя в поводу ее маленькую кобылку. Я кричал что-то сквозь шум, клялся, что люблю ее и что она все еще может спастись, но она лишь коротко взглянула на меня и схватила поводья своей лошади. Все это случилось в одно мгновение, но живет в моей памяти вот уже пятьдесят лет и вы можете считать меня старым дураком или безнадежным мечтателем, но я могу поклясться, что видел слезы у нее на глазах. И тут же она вскочила в седло, что-то крикнула, ее маленькая кобылка заржала и унеслась прочь, а я так и остался стоять на ковре.

Шер-Хан куда-то исчез. Я вглядывался в облако пыли и все звал принцессу, но ее гвардейцы окружили ее — за ними показались бегущие к нам канониры, среди которых попадались и стрелки-панди, которые то и дело приостанавливались, оборачивались к неприятелю, стреляли и вновь бросались бежать. У пушек уже крутилась кавалерия, сверкали сабли, и сквозь весь этот страшный шум было уже ясно слышно, как труба играет «В атаку!». За артиллерийскими передками показались голубые мундиры и белые каски — я даже не поверил своим глазам, потому что это были всадники Легкой бригады, ирландские гусары. Их офицер, вопя, привстал на стременах, и солдаты сгрудились вокруг него. Они хлынули на батарею, подобно волне, тесня и ломая жидкий строй кавалеристов-пуштунов в красных плащах. А теперь я, насколько смогу, расскажу вам, что было дальше.

Лакшмибай с саблей в руке была среди своих пуштунов. Похоже, она что-то кричала им, а затем ударила клинком наскочившего было гусара, разминулась с ним, когда он пронесся мимо, и на мгновение я потерял ее в свалке. Скрежетали сабли, с дьявольским шумом палили пистолеты, и вдруг, пятясь, показалась белая кобыла и принцесса была в седле, но все же отступала, бросив поводья; на секунду мне почудилось, что она падает, но ей все же удалось удержаться, а ее лошадь повернула и бросилась из свалки — и тут мое сердце замерло, так как я заметил, что рани прижимает руки к животу и бессильно склоняет голову. В этот момент какой-то британский солдат направил своего скакуна прямо на белую кобылу и когда кони столкнулись, наотмашь рубанул Лакшмибай саблей — я громко застонал и прикрыл глаза, а когда вновь открыл их, она уже лежала в пыли и даже издали я видел пурпурное пятно, расплывающееся на ее белом плаще.

Я побежал к принцессе — похоже, за мной мчались какие-то всадники, но я не обратил на них внимания — но оступился и упал. Когда же я снова поднялся на ноги, то увидел, как она корчится в пыли; шарф и шлем свалились у нее с головы, она била ногами и царапала свое тело ногтями, а лицо ее, наполовину закрытое разметавшимися волосами, было перекошено в жуткой гримасе агонии. Это выглядело отвратительно и я мог только, остолбенев, с ужасом смотреть на нее. О, если бы это было в романе, то конечно же, я подбежал бы к ней, прижал ее голову к груди и поцеловал, а она бы смотрела на меня с тихой улыбкой и прошептала что-то нежное, пока не закрыла бы глаз навеки — столь же прекрасная после смерти, как и при жизни — но на самом деле люди не умирают так красиво, даже владычица Джханси. Она еще раз изогнулась в конвульсиях, а затем упала ничком — и я понял, что она умерла. [XLVII*]

Думаю, что только тогда в голове у меня наконец снова прояснилось.

Всего в двадцати ярдах от меня продолжалась адская свалка, а я был безоружным и бессильным, да к тому же по уши вымазанным в грязи. Тут я с радостью отметил, что в голову мне пришла здравая мысль — прежде всего выбраться из этой мясорубки, пока меня не зацепит пуля или клинок. Я вскочил на ноги и бросился бежать даже прежде, чем эта мысль успела полностью оформиться — я бежал наугад, но все время внимательно оглядывался по сторонам в поисках безопасного уголка или лошади, потерявшей своего седока. Я нырнул в нуллах, врезался в кого-то, вскочил на ноги и бросился вдоль ущелья, мимо группы панди в высоких шапках, которые карабкались по стенам, занимая позиции для стрельбы, перепрыгнул через разбитую повозку — и вдруг — о, чудное видение! — заметил лошадь, рядом с которой, сжимая поводья, сидел на коленях какой-то раненый черномазый. Один пинок — и он опрокинулся на землю, а я взлетел в седло и помчался прочь. Низко пригнувшись, я несся галопом — но тут фонтан грязи вырос прямо передо мной от пушечного ядра, которое принеслось откуда-то и ударило в стену ущелья. Последнее, что я помню — как лошадь опрокинулась на спину и что-то с ослепительной болью ударило меня по левой руке; а дальше нечто неимоверно тяжелое обрушилось мне на голову, красный туман поплыл перед глазами и я потерял сознание.