Маленький Большой человек - Томас Бергер

Днём Хикок обычно дремал на скамеечке у полицейского участка, там, где его приятель Том Спиерс, маршал Канзас-сити обожал собирать самых «крутых» ребят с Дикого Запада, потому как, с одной стороны, знал и любил большинство из них, а с другой — этим держал их подальше от греха. Здесь они могли друг с другом почесать языки и посостязаться в стрельбе, при этом не смущая наиболее зажиточных и уважаемых сограждан. Ну, а так как Спиерс и его помощники находились всегда под боком, то до настоящей драки Дело, как правило, не доходило.

Да и в любом случае нельзя сказать, что знаменитые виртуозы «Кольта» и «Винчестера» так уж часто схлестывались между собой. Оно ведь, любой мастер по разрешению конфликтов насильственным методом испытывает искреннее уважение к коллеге, другому такому же специалисту.

Теперь относительно моей мести Кастеру. Для вас, начитавшихся учебников истории, не составляет секрета, что Кастер погиб в бою с индейцами 25 июня 1876 года, откуда понятно, что я его так и не убил. Не будь он исторической личностью, я бы мог держать вас в напряжении до самой последней минуты, но уж раз так обстоят дела, то долго вас томить не буду, а сразу признаюсь, что в Канзас-сити я оказался накануне Дня Всех Дураков — 1 апреля, а Седьмой полк был отозван с равнин в марте, так что Кастер укатил на Восток. Вот мы с ним и разминулись всего на каких-то пару дней!

Возможно, вы меня спросите, а почему я не последовал за ним. Ведь не в Китай же он уехал, в конце концов! Ведь я уже пересек чуть не пол-Америки, чтобы покончить с ним раз и навсегда. Ведь уже два года прошло с того дня, как я дал себе клятву на берегу Уошито и с тех пор только этой мыслью и жил.

Все что могу сказать в своё оправдание, так это лишь то, что во всём виновата Миссури, было в ней что-то, что остудило мой пыл. У Старой Шкуры Типи было такое же чувство относительно Платта и смотрите, что с ним происходило, как только он оказывался южнее этой речки: Санд-Крик и Уошито. Надеюсь, уже теперь-то он научился больше доверяться чутью, а не идти на поводу у своей гордыни, и держится подальше к северу от Платта.

Если по правде, то меня что-то остановило в Канзас-сити, там, где Миссури поворачивает в сторону Сент-Луиса. Я глянул на её мутные воды, на её бесконечные водовороты и подумал: «Ладно, как бы то ни было, а из прерии Кастер убрался — и это главное». А, может, это я его спугнул, но не в обычном, а в колдовском смысле, конечно, потому как уж больно странно совпадали наши приезды-отъезды. Но в любом случае дальше на Восток я не поехал. Об этой части страны у меня было забавное представление: мне казалось, что прямо от Сент-Луиса до Атлантического океана — всё один сплошной город, причём, главным образом трущобы, которые кишат бедными эмигрантами из Европы с землистыми лицами, и эти эмигранты готовы лизать сапоги могущественным, сиятельным особам типа Кастера. И там я буду чувствовать себя не в своей тарелке, ну и добраться до него будет куда сложней.

В Канзас-сити я оказался совсем рядом с тем городком, где тринадцать лет назад обитала чета Пендрейков и, вполне вероятно, проживала там и поныне, потому как в их положении и съезжать куда-либо надобности не было — от добра добра не ищут, и я подумывал о том, чтобы отправиться туда и просто разок-другой проехаться по улице, и всё, но даже и на такой пустяк кишка оказалась тонка: ведь после стольких лет разлуки, после стольких битв и… жён, я всё так же страстно и пылко любил миссис Пендрейк.

Вот в чём была подлинная трагедия моей жизни, а всё остальное супротив неё — семечки!

Мысли о Ней вновь заполонили мой ум, ибо после известия о бегстве Кастера я неожиданно почувствовал себя как никогда обманутым, разочарованным, ну, как в воду опущенным. Да-а, уж таким я не был с тех самых пор, как давным-давно покинул Миссури, и чего уж там, в столь мрачном расположении духа мысль о миссис П. была неизбежна.

Ладно-ладно, думал я, вот даст Бог, появится Кастер опять на Западе, тут уж я его, как пить дать, ухлопаю. И в этом я ещё раз себе поклялся, но скорее уже машинально, потому как, честно говоря, на его скорое возвращение надежд у меня не было.

Теперь центральные равнины целиком были очищены от враждебных индейцев. Уже следующим летом, после сражения при Уошито, войска генерала Карра при Саммит-Спринге разгромили шайенское военное общество Собак, убив при этом их предводителя Высокого Бизона, после чего в Канзасе и Колорадо Настоящих Людей не стало…

Ну, а что же я? Так вот, в то время я свел знакомство с Бешеным Биллом, Хикоком, а знакомство с ним само по себе на некоторое время становилось едва ли не основным родом занятий. Перед этим я наводил справки о Кастере, и кто-то указал мне на Бешеного Билла как на человека, служившего у генерала следопытом. Прежде мне о нем слыхать не доводилось, но на Базарной площади имя его гремело, и, помнится, когда я подошёл к нему впервые, он как раз каким-то парням показывал пару револьверов с рукоятками из слоновой кости — подарок сенатора, которого он сопровождал в вояже по прерии.

Вот тут-то, значит, протискиваюсь я сквозь толпу и спрашиваю у него:

— Ты, что ли, Хикок? — Мне на него указали, как на такого, но должен же я был с чего-то начать…

— Ну, я, — отвечает этот высокий подтянутый джентльмен с длинными светлыми волосами, мельком скользнув по мне взглядом своих небесно-голубых глаз, а затем правой рукой вскидывает револьвер и выстреливает весь барабан быстрее, чем можно сосчитать сами выстрелы, в вывеску на стене салуна за сотню ярдов через площадь наискосок.

Позже этот случай вошёл в историю, понятно, без малейшего упоминания моего в нем участия, однако, стрелял-то он ради меня, а вот на меня-то его стрельба не произвела никакого впечатления. Я-то разыскивал Кастера, а этот субъект мне как раз его и напоминал, но не стрельбой, а волосами — по самые плечи. Так что, думаю, они с Кастером одного поля ягоды. И вот когда он расстрелял весь барабан — все шесть патронов, а я и глазом не моргнул:

— Ну, раз ты Хикок, — говорю ему нетерпеливо, то с тобой мне и надо поговорить. Всего на пару слов.

Он перебрасывает пустой револьвер из правой в левую, а другой, таким же манером — из левой в правую. Приёмчик этот назывался «пограничной сменой» и при этом обе пушки должны были находиться в воздухе не более какой-то доли секунды.

Затем Хикок ещё шесть раз выпаливает в эту вывеску и вся публика гурьбой валит через площадь к салуну, чтобы убедиться своими собственными глазами, насколько удачно он стрелял. А кто-то из хвоста в толпе вокруг Хикока подкатывается ко мне и пристает с вопросом:

— Вы, наверно, Хикока очень хорошо знаете, раз беспокоите его в такой момент?