Александр дюма из парижа в астрахань свежие впечат (Владимир Ишечкин) / Проза.ру - Неизв.

Затем, второму:

- Ты, - сказал он, - я тебя даже не знаю. Не ведаю, ссыльный ли ты. Если тебя сослали, тебя, кого я не мог ни бояться, ни ненавидеть, то это - следствие каких-то тайных козней, когда сотворили зло от моего имени. Такова правда. Но если оскорбления способны облегчить твои боли, то продолжай; у меня нет сил и желания защищаться.

Едва он закончил, как, весь запыхавшись, прибежал третий ссыльный; по лбу струился пот, глаза метали молнии, с судорожных губ слетала брань; он зачерпнул грязь обеими руками и швырнул в лицо юному князю Меншикову и его сестрам. Княжич взглянул на отца, как бы спрашивая разрешения вернуть этому человеку полученное от него оскорбление. Но старик, останавливая сына и обращаясь к оскорбителю:

- Твое поведение и глупое, и подлое, - сказал он; если ты за что-то мстишь, то мсти мне, а не этим несчастным детям; я, может быть, виноват, я; но они же наверняка ни в чем не повинны.

Ему разрешили оставаться в Тобольске неделю. Кроме того, выдали ему 500 рублей, которыми он мог распорядиться по своему усмотрению. На эти деньги Меншиков купил топор и инструменты для работы с деревом и на земле; еще он раздобыл рыболовные сети, посевное зерно и, наконец, большое количество мяса и соленой рыбы - для себя и семьи. Что осталось от 500 рублей, он раздал беднякам.

Когда наступил день отъезда из Тобольска, его с тремя детьми посадили в открытую повозку, которую тащили то лошадь, то собаки. Вместо привычного облачения, какое было позволено им в Раненбурге, он с детьми носил теперь крестьянскую одежду. Она состояла из тулупов и бараньих шапок, а под тулупами – из кафтанов и нижнего белья. Переезд длился пять месяцев, зимой, по морозу в 30-35 гpадyсов.

Как-то, во время одного из трех ежедневных привалов, офицер, который возвращался с Камчатки, ненароком вошел в ту же лачугу, где отдыхал Меншиков; три года назад, то есть еще в правление Петра I, этот офицер был послан к капитану-датчанину Берингу с депешами относительно порученных ему открытий в Амурском море и Северного полюса. Офицер был адъютантом князя Меншикова и совершенно ничего не слыхал об опале своего военачальника. Меншиков его узнал и назвал по имени. Удивленный, адъютант обернулся.

- Откуда тебе известно мое имя, почтенный? - спросил офицер.

- Как же! Ты не узнал меня? - спросил ссыльный.

- Нет, кто ты?

- Ты не узнал Александра?

- Какого Александра?

- Александра Меншикова.

- А где он?

- Перед тобой.

- Милейший, ты спятил, - сказал он.

Меншиков подвел его к окошку, через которое в комнату попадал дневной свет и встал туда, где посветлей.

- Смотри на меня, - сказал он, - и припомни лицо твоего прежнего генерала.

- Ох, князь! - вырвалось у молодого человека. - Какой катастрофе обязана ваша светлость тому жалкому положению, в каком я ее нахожу?

Меншиков грустно улыбнулся.

- Не надо титулов князя и светлости, - сказал он. - Рожденный крестьянином, я снова стал крестьянином; бог меня поднял, бог меня низверг: его воля свершилась.

Офицер не мог поверить тому, что видел и слышал и озирался по сторонам. Так он заметил молодого крестьянина занятого в углу починкой рваных сапог с помощью тряпки и веревочек. Подошел к нему и, показав пальцем на Меншикова, тихо:

- Знаете вы этого человека? - спросил он.

- Да, - ответил тот, к кому он обратился. -  Это Александр Меншиков, мой отец. Ты тоже, по-видимому, хочешь отречься от нас, попавших в опалу.

- Мне кажется, однако, - добавил он с горечью, - ты довольно долго ел наш хлеб, чтобы нас забыть.

- Молчи, молодой человек! - строго оборвал сына отец. Затем, снова повернувшись к офицеру:

- Брат, - сказал он, - прости несчастному ребенку мрачное настроение. Сей юноша действительно мой сын; когда он был совсем маленьким, ты очень часто позволял ему скакать на твоих коленях.

- А теперь смотри: вот мои дочери, - прибавил он, показывая на двух крестьянок, лежащих на полу и макающих хлеб в деревянную миску, полную молока.

Еще он добавил с грустной улыбкой:

- Старшая имеет честь быть помолвленной с царем Петром II. И он рассказал все, что произошло в России, с тех пор как офицер ее оставил, то есть - за последние три года. Потом, показав офицеру на детей, которые во время его рассказа уснули на полу:

- Вот, - сказал он печально, - единственная причина моей муки, единственный источник моих горестей. Я был богат, я снова стал беден и не сожалею о потерянном богатстве; я был могущественным, я вновь стал ничтожеством и не сожалею об утраченной власти. Бедность нисколько меня не страшит, и мне ничего не жаль, даже свободы. Моя нынешняя нищета даже хуже того, есть искупление моих ошибок в прошлом. Но мои дети, которых я потянул за собой, эти невинные создания, которые спят вон там, какое преступление совершили они? Боже мой, почему на них распространена моя опала? И в глубине души я надеюсь, что, как всегда, беспристрастный бог позволит моим детям увидеть родину, и они вернутся, озаренные жизненным опытом и умением довольствоваться своим положением, каким жалким не сделало бы его небо.

- А теперь, - продолжал он, - мы должны расстаться, чтобы, несомненно, никогда больше не увидеться; ты возвращаешься к императору и будешь им принят; расскажи ему, как ты меня нашел, и заверь его, что я не кляну его суровый царский суд, и добавь, что сегодня я наслаждаюсь свободой духа и покоем совести, о чем не мог и мечтать во время своего процветания.

Офицер еще сомневался, но солдаты эскорта подтвердили ему все рассказанное Меншиковым, и тогда он вынужден был решиться в это поверить.

В конце концов, Меншиков добрался до назначенного ему места поселения. Как только приехал, тотчас принялся за дело; с помощью восьми своих слуг построил избу, более удобную в сравнении с обычными избами русских крестьян. Под ее крышей поместились апартаменты доброго бога, то есть часовня и четыре комнаты. Первую занял он с сыном. Вторую он отдал дочерям, третью - крестьянам и, наконец, в четвертой устроил склад провизии. Старшей дочери, которая была просватана за Петра II, было поручено готовить еду для всей колонии. Вторая дочь, которая позднее вышла замуж за сына герцога де Бирона, чинила одежду, стирала и отбеливала белье. Молодой человек охотился и ловил рыбу. Некий друг, имени которого ни Меншиков ни его дети не знали, из Тобольска прислал им быка, четырех крутобоких коров и всякую домашнюю птицу, и ссыльные устроили неплохой скотный двор. Кроме этого, Меншиков завел огород, достаточный для того, чтобы на весь год обеспечивать семью овощами. Каждый день в часовне в присутствии детей и слуг он читал вслух общую молитву.

Так минули первые шесть месяцев, и ссыльные были счастливы тем, что могут пребывать и в таком жалком положении. Но вдруг в семью вторглась оспа. Первой заболела старшая дочь. С самого начала ни днем ни ночью отец не отходил от нее; но бодрствование, хлопоты, внимание – все было бесполезно, и вскоре можно было убедиться воочию, что ребенок болен смертельно. Так же, как исполнял роль врача, бедный отец взял на себя роль священника. С той же самоотверженностью, с какой пытался спасти жизнь, он готовил больную к смерти. Спокойная и покорная судьбе, она скончалась на руках отца. Несколько  минут Меншиков не отнимал своего лица от лица дочери, потом поднялся и, обернувшись к другим детям, сказал:

- Учитесь на примере этой мученицы умирать, не сожалея ни о чем в этом мире.

Потом, по греческому ритуалу, он пел молитвы, какие поют по мертвым, и, когда истекли 24 часа, он поднял тело с постели, где умер ребенок, и перенес его в могилу, вырытую собственноручно в часовне… Но едва вернулись в нищие комнаты, как молодой человек и младшая дочь Меншикова почувствовали, что тоже заболели страшной болезнью. Меншиков заботился о них с той же самоотверженностью, но с большим успехом, чем в случае с несчастным ребенком, которого он только что положил в могилу. Как только опасность для них миновала, на ложе скорби лег отец, чтобы больше с него не подняться. Измотанный усталостью, подорванный лихорадкой, чувствуя, что настали его последние дни, он подозвал двух своих детей к постели и со спокойствием, что ни разу не покидало его с первого дня ссылки:

- Дети мои, - сказал он, - настал мой последний час; смерть была бы для меня утешением и ничем иным, если бы, представая перед богом, я держал ответ перед ним  только за дни, проведенные в ссылке; я уходил бы из мира и от вас более успокоенным, если бы подавал вам, как сделал это здесь, только примеры мужества и добродетели. Если вы когда-нибудь вернетесь ко двору, помните только примеры и наставления, полученные от меня в ссылке. Прощайте! Силы покидают меня; подойдите ближе, чтобы получить мое благословение.