Том 9. Драматургия (86) - Алексей Николаевич Толстой

и оружие в сено попрятано, и пищали не заряжены… Эх, великородные! Тебя так ленивый не побьет… Пойдем, князь, пойдем – медку выпьем, коли не спится в такую ночь… Тьма проклятая, зги не видать… Поехал в объезд – в какой-то овраг нечистый меня занес, конь ноги сломал, стремянный убился… Эй, стражники! Надо людей из оврага выручить… (Увидел трупы, быстро оглянулся, попятился, берясь за саблю.) А-а! Вот вы здесь по каким делам… Грех-то какой! (Кричит.) Стража!

Курбский. Кончай его!

Шибанов с ножом, Козлов с саблей кидаются на воеводу, который отбивается саблей.

Холоп царский, черная кость, собака! (Ударяет воеводу кистенем.)

Воевода падает.

Открывай ворота…

Картина седьмая

Спальня царицы Марьи Темрюковны. Кровать с высокими перинами, покрытая тканным жемчугом покрывалом. Поставцы89 с золотой посудой, кованые сундуки и ларцы из рыбьего зуба. На раскладном стуле сидит Марья Темрюковна в домашнем русском платье. Девушка, стоя за ее спиной, медленно чешет ей волосы. Марья Темрюковна перебирает струны восточного инструмента – тар. На ковре на полу сидят девушки и поют.

Девушки.

Ты стучи, трещи, лют мороз,

Ты крути, мети злой метелицей.

По лесам звери попрятались,

Галочье, вороночье понахохлилось,

Стары люди на печи кряхтят.

Одной девице не холодно.

Красной девице мороз – не мороз,

Снега белые расступаются,

Буйны ветры преклоняются,

Душа-девица свово ладу ждет.

Быстро входит Михаил Темрюкович. Он бледен, дорогая шуба на нем накинута на одно плечо. Марья Темрюковна, оставив струны, вскрикивает.

Марья. Брат!

Михаил Темрюкович. Государыня, прости, я с челобитьем…

Марья. Девы, отойдите.

Девушки отходят в глубину спальни.

Михаил Темрюкович (полувытаскивает саблю из ножен). Сестра, взгляни.

Марья. Кровь! Чья?

Михаил Темрюкович. Наскочили на меня холопы княгини Ефросиньи Старицкой.

Марья (расширяя глаза, страстно). Где?

Михаил Темрюкович. На Воздвиженке. С ножами, да много их… Стремянного моего стащили с коня, задавили. Одного я зарубил, да не стал более биться, ушел через мост.

Марья (изумленно). Не стал биться?

Михаил Темрюкович. Сестра, заступись перед государем. К нему уж побежали с оговором на меня…

Марья. Ах, враги, враги! Что ни день – смелее, наглее. Трус ты, Михаила, тебе бы наехать на людишек, да саблей их, да конем потоптать. Ах, руки мои слабые!

Михаил Темрюкович. Сестра, плохо в Москве… Боярские холопы да площадные подьячие грамоты на базарах мечут, а где и кричат, что ливонская война проклята богом, теперь-де три короля на нас поднялись, царскому войску тех королей не побить, а будто уж началось: большой полк князя Курбского пропал весь…

Марья. Ложь! Тебе, Мишка, стыдно грязь площадную ко мне заносить!..

Михаил Темрюкович. Сестра, где сейчас Андрей Курбский?

Марья. Курбский? – в Ливонии…

Михаил Темрюкович. В Ливонии ли? А может, в Литве? Говорят, он тайные письма прислал в Москву князьям, боярам…

Марья. Слушать тебя не хочу! Дурак ты! Князь Курбский нам верный слуга и друг…

Михаил Темрюкович. Экая ты горячая… Ох, смутно… Вчерась последний стрелецкий полк ушел в Ливонию… Около государя нас кучка осталась… Зарежут нас в Москве, как баранов… Сестра, слушай… В Москве шепчут, что-де стоит только взорвать пороховую башню, что в Китай-городе, у государя пушечного зелья не будет, и тогда войне конец… И как-де подожгут пороховую башню – с этого-де и начнется резня…

Марья. Ты подлинно пьян, Мишка… Государю только на Лобное место выйти да очами повести, перед его очами грозными Москва упадет ниц…

Михаил Темрюкович. Упадет ли? Сестра, ведь на площадях кричат, что ты – всему зараза, ты-де царя волшбой извела и разума лишила…

Марья. Я его волшбой извела, разума лишила! Враги, враги! Уж меня с мужем моим разлучают. Каждую ночь Иванушко мой придет, бедный, обнимет жарко. А проснусь среди ночи – и нет его на постели. Одна до утра мечусь, как наложница.

Михаил Темрюкович. А где же спит государь?

Марья. Где читает, пишет – там и спит, одинешенек, на лавке. Подремлет до первых петухов и уж зовет дьяка Висковатого или дьяка Фуникова и думает с ними. С лица осунулся, глаза провалились. Прежде ел много и вино пил, теперь – чуть ущипнет хлеба – и сыт…

Голос за дверью. Пусти меня к ней, пусти, холоп!

Марья Темрюковна снова садится на стул, берет тар, перебирая струны, оборачивается к девушкам.

Марья.

Ты приди, приди, ладо милое,

Ладо милое, желанный мой…

Девушки.

В темной улице, в переулочке

Заждалась я, дева, соскучилась.

Снег летучий мне щеки выщипал,

Белу грудь мою злой мороз остудил.

Врывается Ефросинья Старицкая. С посохом, в шубе, с порога кланяется царице.

Ефросинья. К тебе, государыня.

Марья. Что поздно пожаловала, я – почивать отхожу.

Ефросинья. Мне во дворец двери не заказаны. А ты все песни поешь? По нашему-то обычаю тебе на ночь надо богу лбом стучать.

Марья. Перечить мне будешь – опалюсь гневом.

Ефросинья. На мужнину-то тетку? Не бывало этого, не в обычае. (Села плотно на стул.) Челом не бью, прости, ноги слабы. Пожалуй меня, царица, я к тебе с обидой.

Марья. Тебя не жалую, Ефросинья Ивановна, не с добром приходишь, – глазами шаришь по углам, как мышь, да по Москве ссору плетешь…

Ефросинья. Спасибо тебе, государыня, что меня мышью обозвала. Да берите меня, да казните меня! Утянули нашу честь, – батюшки, что же это!

Марья (гневно). Пришла на моего брата жаловаться? Он – вон – стоит, бей на него челом.

Ефросинья (увидела Михаила Темрюковича, всплеснула толстыми руками, тихо заголосила). Ох, ох, святые заступники, как зрит-то он на меня, разбойник, душегуб. Да как жива-то я еще, батюшки!

Марья. Девы, прочь идите, спать ложитесь.

Девушки уходят.

Михаил Темрюкович (Ефросинье). Что же ты, – говори на меня, облыгай.

Ефросинья. Не вращай, батюшка, бельмами, не испугаюсь. (Царице.) Братец твой да с товарищами: с князем Афонькой Вяземским, да с князем Андрейкой Овцыным, да с князем Васькой Темкиным, да с Ванькой Зубатовым, да с Сашкой Суворовым – всю Москву разбили. А этот их атаман, – лютой пардус.

Михаил Темрюкович. Врет.

Марья. Молчи, пусть она скажет.

Ефросинья. Горячего вина напьются да, как бесы, кресты-то с шеи рвут и прочь мечут, и давай по Москве гонять, народ саблями сечь, конями топтать!

Михаил Темрюкович. Врет, старая чертовка!

Ефросинья. Да я ему и говорить не дам. В кабаках кругом