Туманы Авалона - Мэрион Брэдли

– Конечно же, следует, – отозвался Артур, – да только он говорит, что не бросит меня одного, на советников в лице одних лишь священников…

– А где тебе и найти лучших советников, если не среди святых отцов, лорд мой? – вспыхнула Гвенвифар. Жуткое слово «Авалон» она терпеть не могла; ее пугала самая мысль о том, что Артур дал обет оберегать и хранить тамошние языческие обычаи.

Они вошли в зал, где горел огонь, Ланселет осторожно усадил короля в кресло, и тот раздраженно отмахнулся:

– Да уж, устройте старика у очага и принесите ему ночной горшок: дивлюсь я, что вы позволяете мне носить сапоги и штаны вместо ночной рубашки!

– Дорогой мой лорд… – начала было Гвенвифар, но Ланселет положил руку ей на плечо.

– Не тревожься, родственница; все мужчины таковы: капризничают и брюзжат, когда больны. Артур сам не понимает, как хорошо устроился: за ним ходят прекрасные дамы, к его услугам изысканные яства, и чистые повязки, и столь презираемые им горшки… А вот я лежал раненым в военном лагере, и ухаживал за мной вечно всем недовольный старикашка – он был хром и сражаться не мог, – и валялся я в собственном дерьме, поскольку с места сдвинуться не мог, и никто и не думал подойти ко мне и помочь подняться, и приносили мне лишь кислое пиво да сухари, чтобы в пиве размачивать. А ну, перестань ворчать, Артур, а не то я уж позабочусь, чтобы ты лечил свою рану мужественно и стойко, как подобает солдату!

– Да уж, этот и впрямь позаботится, – фыркнул Артур, тепло улыбаясь другу. – Не слишком-то ты боишься своего короля, принц Галахад… – Артур взял из рук жены роговую ложку и принялся поглощать месиво из горячего вина с хлебом и медом. – До чего вкусно; и притом согревает; и пряности там есть, не так ли – те самые пряности, что ты велела мне прислать из Лондиниума…

Подошедший Кэй забрал у короля пустую чашу.

– Ну, и как поживает твоя рана после часовой прогулки, лорд мой? По-прежнему болит и ноет?

– Меньше, чем в прошлый раз; вот и все, что я могу сказать, – отозвался Артур. – Впервые в жизни я узнал, что такое настоящий страх: я испугался, что умру, не завершив трудов своих.

– Господь того не допустит, – вступилась Гвенвифар. Артур погладил жену по руке.

– Вот и я себе так говорил, однако внутренний голос твердил мне, что это – великий грех гордыни: страшиться, что я сам или кто-либо другой незаменимы для воплощения Господнего замысла… Долго размышлял я обо всем об этом, пока лежал в постели, не в силах подняться.

– Сдается мне, мало чего оставил ты незавершенным, если не считать окончательной победы над саксами, лорд мой, – вмешался Кэй. – Но теперь пора тебе лечь; прогулка утомила тебя.

Артур вытянулся на постели; Кэй забрал его одежду и осмотрел глубокую рану, что до сих пор слегка сочилась гноем сквозь ткань.

– Я пошлю за женщинами; надо бы снова наложить горячие повязки; ты разбередил рану. Хорошо еще, от ходьбы она не открылась.

Женщины принесли дымящиеся котелки, намешали трав и наложили на рану пропитанные водой и сложенные в несколько раз куски ткани – такие горячие, что Артур дернулся и не сдержал крика.

– Ага, и все равно, Артур, можешь почитать себя счастливцем, – отозвался Кэй. – Если бы меч скользнул в сторону на расстояние ладони, у Гвенвифар появилась бы причина для горя куда более весомая, а ты бы прославился по всей земле как король-кастрат… прямо как в древней легенде! Ты ведь помнишь эту байку… король ранен в бедро, силы его убывают, и хиреет и увядает земля – до тех пор, пока не явится юноша, способный возродить ее плодородие…

Гвенвифар так и передернулась.

– Отличная история, что и говорить: в самый раз для слуха раненого! – раздраженно бросил Артур, беспокойно ворочаясь: обжигающе-горячий компресс причинял невыносимую боль.

– А я думал, ты оценишь, насколько тебе повезло: ведь земля твоя не увянет и не станет бесплодной, – отозвался Кэй. – А к Пасхе, смею надеяться, если посчастливится, королева понесет…

– Дай-то Боже, – откликнулся Артур, но Гвенвифар, вздрогнув, отвела глаза. Да, она вновь зачала, и вновь ее постигла неудача – да так быстро, что она даже толком осознать не успела, что беременна… неужто так будет всегда? Или она бесплодна, или Господь карает ее за то, что она не тщится денно и нощно сделать своего мужа лучшим христианином?

Прислужница сняла повязку и собиралась уже заменить ее на свежую. Артур потянулся к Гвенвифар.

– Нет, пусть это сделает госпожа моя, у нее руки нежнее… – промолвил он, и Гвенвифар послушно взялась за дымящуюся ткань – такую обжигающе-горячую, что едва не обварила себе пальцы; однако Гвенфивар радовалась боли, точно искуплению. Это она во всем виновата, она и только она; надо было Артуру отослать от себя бесплодную женщину и взять жену, способную подарить ему ребенка. Ему вообще не следовало на ней жениться; ведь к тому времени ей уже исполнилось восемнадцать, и лучшие для деторождения годы для нее остались позади. Может статься…

«Будь здесь Моргейна, я бы и впрямь выпросила у нее талисман против бесплодия…»

– Сдается мне, что лекарское искусство Моргейны ныне оказалось бы нам куда как кстати, – промолвила Гвенвифар. – С Артуровой раной дело обстоит скверно, а Моргейна – прославленная целительница, как и сама Владычица Авалона. Отчего бы нам не послать на Авалон и не попросить кого-либо из них приехать сюда?

– Не вижу в том нужды, – нахмурился Кэй. – Рана Артура заживает неплохо; видывал я и похуже, и те исцелялись благополучно.

– И все же рад был бы я повидаться с моей доброй сестрицей, – промолвил Артур, – как и с Владычицей Озера, другом моим и благодетельницей. Но судя по тому, что рассказывала мне Моргейна, не жду я когда-либо увидеть их вместе…

– Я пошлю гонца на Авалон и попрошу мать приехать, – тебе стоит лишь повелеть, Артур, – промолвил Ланселет, однако смотрел он на Гвенвифар. Глаза их на мгновение встретились. На протяжении всех этих месяцев Артуровой болезни Ланселет, кажется, не отходил от нее ни на шаг; всегда был для нее опорой и поддержкой – несокрушимой, словно скала; и что бы она без него делала? В те первые дни, когда никто не верил, что Артур выживет, Ланселет дежурил у постели вместе с нею, не смыкая глаз; видя его любовь к Артуру, она начинала стыдиться собственных мыслей. «Он – кузен Артура, как и Гавейн; и столь же близок к трону; он – сын родной сестры Игрейны; если с Артуром что-то случится, он станет тем самым королем, что так нам нужен… в древние времена королем считался супруг королевы, и не иначе…»

– Так что, пошлем за госпожой Вивианой? – уточнила Гвенвифар.

– Только лишь если тебе угодно увидеться с Владычицей, – со вздохом отвечал Артур. – Думается мне, сейчас мне требуется лишь побольше терпения – такой совет дал мне епископ, когда я беседовал с ним в последний раз. Господь и впрямь ко мне добр: я не лежал беспомощным тогда, когда нагрянули саксы, и ежели Господь не оставит меня своей милостью, я смогу выехать в поход, как только враги объявятся снова. Гавейн собирает войско на севере для Лота и Пелинора, верно?

– Ага, – рассмеялся Ланселет. – Он сказал Пелинору, что сперва должно расправиться с белым конем, а дракон пусть подождет… и велел вооружить всех его воинов и прийти по первому зову. Явится и Лот, хоть он уже и стар… этот не упустит ни тени возможности сделать так, чтобы королевство все-таки отошло его сыновьям.

«А ведь так оно и выйдет, если я не подарю Артуру сына», – подумала Гвенвифар. Любое слово – произнесенное кем угодно и о чем угодно – оборачивалось для нее стрелой, насмешкой, нацеленной прямо в сердце, ибо она не исполнила первейшего долга королевы. Артур к ней искренне привязан, они могли бы быть счастливы, если бы она хоть на мгновение сумела избавиться от чувства вины за свое бесплодие. Какое-то время она почти радовалась этой ране, ибо пока Артур и не помышлял о том, чтобы возлечь с женщиной, и то не было ей упреком; она могла заботиться о нем, холить его и нежить, владеть Артуром безраздельно, – редко так случается в жизни жены, если супруг ее принадлежит не ей, но королевству. Она могла любить Артура, не размышляя непрестанно о своей вине; ощущая его прикосновения, думать об их любви, а не только о своих страхах и отчаянном уповании: «Уж на сей-то раз я наконец забеременею; а если да, то все ли пройдет хорошо или я вновь не сумею выносить бесценную надежду королевства?» Гвенвифар ухаживала за мужем, нянчила его денно и нощно, точно мать – хворого ребенка, а когда к Артуру начали понемногу возвращаться силы, она сидела с ним рядом, разговаривала с ним, пела ему – при том, что чудесным голосом, в отличие от Моргейны, природа ее не наделила, – сама отправлялась в кухни и готовила для него все то, что способно пробудить аппетит у недужного, лишь бы Артур поправлялся, – ведь в начале лета изнурительная болезнь превратила короля в собственную тень.