Сборник новелл «На полпути в ад» - Джон Кольер

И он заключил ее в объятия, настолько жаркие, насколько позволял его истощенный организм. Неожиданно Сэди взвизгнула и оттолкнула его.

— Юстас, — промолвила она, — я понимаю, ты скоро станешь богачом, но это не повод, чтобы меня щипать. Кроме того, мы по-прежнему не помолвлены.

— Щипать тебя! — воскликнул Юстае. — Мне это и во сне не снилось!

— Ну и напрасно, — привередливо заявила Сэди. — Ты влюблен, молод, свободен. Почему бы время от времени не посмотреть хороший сон?

— Весьма уместное замечание, — сказал Юстас, — учитывая, что щипок мог тебе только присниться.

— Такое мне не снится, — отпарировала Сэди. — Я нормальная, здоровая девушка, и сны у меня соответствующие. А вот тебе подобные сны не помешали бы, если, конечно, ты вполне нормален и здоров, на что я, признаться, рассчитывала, и при условии, что ты мужчина, в чем я начинаю сомневаться. Юстас, мужчина ты в конце концов или медуза вяленая?

— Я мужчина, Сэди, — ответил Юстас, — но и художник. И всякое такое до сих пор расходовалось у меня на творческие порывы. Но с сегодняшнего дня я чистейшей воды практик и снами собираюсь заняться вплотную. Не будем ссориться, дорогая. Велика важность — щипок, настоящий ли, вымышленный. Иной раз ущипнешь и не заметишь. Давай лучше сходим в банк, получим твои денежки и снимем зал.

Сказано-сделано, и вскоре вся округа запестрела аршинными именами Берти и Юстаса. А потом наступил знаменательный вечер, и Сэди, сидевшая в первом ряду, чуть шею себе не свернула, подсчитывая зрителей, ибо, по правде говоря, была ужасно обеспокоена судьбой своего скромного капитальца.

Однако беспокойство ее быстро рассеялось: зал был полнехонек, занавес поднялся без промедления, а на сцене, улыбаясь и раскланиваясь, как Свенгали [50], уже стоял Юстас. Берти тоже не ударил в грязь лицом и на аплодисменты отвечал мило и с достоинством. «Видно, Юстас и впрямь не пожалел на него пружин, — подумала Сэди. — С такими пружинами он, наверное, на все способен. Теперь я ясно вижу: Чарли Маккарти ему и в подметки не годится».

Представление началось, но, к величайшему огорчению Сэди, сразу как-то не заладилось. Юстас усадил манекен на колени и отпустил несколько старых, затертых шуточек, выисканных на последних страницах учебника чревовещания. При этом обнаружилось, что первые страницы он прочесть не удосужился, поскольку игры и легкости в его голосе было не больше, чем в чугунной шар-бабе. Мало того, пружины в челюстях манекена упорно отказывались работать, и зрители быстро смекнули, что чревовещатель из Юстаса ни к черту.

Поднялся шум и гам. Юстас, приняв их ничтоже сумняшеся за изъявления неописуемого восторга, вышел, сияя улыбкой, к рампе и стал зазывать зрителей подняться без лишних слов на сцену и потыкать в манекен булавкой.

Как всегда, нашлись энтузиасты, для которых подобный соблазн оказался слишком велик. Они валом повалили на помост, не мешкая вооружились приличных размеров булавками с внушительными головками на конце и стали подступать к достопочтенному мистеру Берти. Но не успела первая булавка достичь цели, как зал прорезало душераздирающее «ой!», отозвавшееся по углам и рассеявшее последние сомнения в жизнеспособности манекена.

Публика, раскусив, что ее не только самым натуральным образом обвели вокруг пальца, но еще и показали шиш, преисполнилась крайнего отвращения. Мгновенно разразился скандал, откуда ни возьмись набежала полиция, убытки пришлось возместить. Юстас, прикативший на представление в кебе, вынужден был тащиться домой на своих двоих, сгибаясь под тяжеленной фигурой Берти и не менее тяжкими упреками Сэди.

Добравшись до дома, он сгрузил манекен на диван и застыл понурив голову, как человек, потерпевший полный крах. Сэди, на которую очень дурно подействовала утрата жалких сотенок и которая окончательно лишилась надежды когда-либо пересчитать тысячи, распекала его на все лады.

— Ты нарочно все подстроил, — возмущалась она. — Ты специально взял и все испортил.

— Ну что ты, дорогая, — оправдывался он, — зачем бы я стал все портить. Чревовещал я действительно не совсем удачно, не спорю.

— Перестань корчить идиота! — кричала она. — Перестань нагло врать мне в глаза! Кто ойкнул в конце так натурально, что не придерешься? Кто вылез со своими талантами в самый неподходящий момент?

— Да нет же, — лепетал Юстас, — я и не думал ойкать. Я сам ужасно удивился.

— Кто же тогда ойкал? — наступала она.

— Понятия не имею, — признался он. — Разве что Берген, убоявшись опасного конкурента, нацепил накладную бороду и явился, чтобы сорвать нам представление.

— Чушь собачья, — отрезала она. — Хватит вилять, признайся лучше, что ты ойкнул.

— Вообще-то я не исключаю такой возможности, — промолвил Юстас. — Сама посуди: в мое детище, плод моих гениальных усилий, втыкают булавку — мог ли я, при моей тонкой душевной организации и даже не будучи специалистом в практике чревовещания, удержаться и не ойкнуть. Но, клянусь тебе, Сэди, если я и совершил такое, то совершил бессознательно.

— Так же бессознательно, как перед этим меня ущипнул, — хмыкнув, ввернула Сэди.

— Да, готов побожиться, щипок был абсолютно бессознательный, — заверил Юстас.

— Ничего подобного, — подал голос Берти, с надменной улыбкой созерцавший эту удручающую сцену. — Сэди как всегда права. Ущипнул я, ущипнул чертовски сознательно и до сих пор смакую эффект.

— Но мы даже не помолвлены! — вскричала Сэди. — Ах, что теперь будет? — Она хихикнула, зажала рот рукой и возвела на манекен огромные, полные упрека глаза.

— Кто ты такой? — завопил пораженный до предела Юстас. — Отвечай! Говори немедля!

— Захочу — заговорю, не захочу — не заставишь, — отвечало его творение.

— А! Я знаю! — воскликнул Юстас. — Ты — грешный дух, отпущенный на побывку из ада. Ты завернул в мою печь на огонек, и там тебе под горячую руку попался мой шедевр.

Манекен ответил надменной улыбкой.

— О, неужели, — возопил Юстас, — неужели я откопал на заднем дворе глину, из которой Бог создал Адама? Но тогда, выходит, трущобы Бруклина — это новостройки Эдема?

Манекен зашелся от хохота.

— А может быть, мне удалось разрешить загадку, над которой тщетно бились ученые всего мира? — предположил Юстас. — Может быть, под моими руками мертвая глина обрела волю и сознание, став органической коллоидной тканью? Да, это самое вероятное. И я в таком случае — величайший скульптор на свете!

— Понимай как хочешь, — ответил манекен, — но чревовещатель из тебя при любом раскладе ни к черту. А без чревовещания ты не то что несчетных тысяч, но и гроша ломаного не зашибешь.