Мои печали и мечты (Сборник пьес) - Алексей Слаповский

ИРИНА. А я знаешь, чего хочу? Стать уже старенькой — старенькой, чтобы Марфа выросла и родила нам внуков. И я сижу на крылечке, а они рядом, и я рассказываю им сказки.

ВИКТОР. Ты помнишь какие-то сказки?

ИРИНА. Ну, по книжке буду читать. Неважно. (Смотрит в монитор.) Бред. Мы теперь официально муж и жена, у нас есть ребенок, ребенка отбирают и мы ничего не можем сделать. Должен быть какой-то выход!

ВИКТОР. Нанять киллера и пристрелить твоих родителей. И моих заодно.

ИРИНА. Сейчас посмотрю, услуги киллера. Шестьсот сорок тысяч запросов! Шестьсот сорок тысяч человек ищут киллеров, представляешь? Так. Ищем дальше. Убить родителей. Восемь миллионов четыреста пятьдесят тысяч!

ВИКТОР. Ну, это не только запросы, а названия фильмов, книг.

ИРИНА. Все равно! Восемь с половиной миллионов — убить родителей!

ВИКТОР. А детей? Я имею в виду, если бы они, наши родители, захотели узнать, сколько тех, кто хочет убить детей?

ИРИНА. Сейчас…

Пауза.

ВИКТОР. Что?

ИРИНА. Один миллиард шестьсот сорок миллионов результатов… Убить ребенка. Одиннадцать миллионов семьсот тысяч. Убить ребенка во сне. Три миллиона пятьсот тысяч запросов.

ВИКТОР. Перестань!

ИРИНА. Убить мать. Двадцать четыре миллиона. Убить отца. Семнадцать миллионов семьсот тысяч. Отцы ценятся дешевле. Убить мужа. Четыреста три миллиона запросов. Убить жену. Девятнадцать миллионов. Интересно! Значит, женщин, которые хотят убить мужа в двадцать раз больше, чем мужчин…

ВИКТОР. Перестань, хватит!

ИРИНА. Убить всех. Всего-навсего тридцать пять миллионов. Так. Перейдем на позитив. Родить ребенка. Тридцать семь с половиной миллионов. В три раза больше, чем убить, это обнадеживает. То есть матери нашей прекрасной планеты хотят родить в среднем три ребенка и только одного из них убить!

Виктор встает, подходит к ней, обхватывает ее голову. Ирина обнимает его.

ВИКТОР. Ты моя девочка… Мой ребенок… (Берет ее на руки.) Тебя в детстве брали на ручки?

ИРИНА. Не помню.

ВИКТОР. Я во всем виноват, и я все исправлю. Еще не знаю, как, но исправлю. Веришь мне?

ИРИНА. Да.

ВИКТОР (напевает). Баю — баюшки — баю, а я песенку спою… Баю — баюшки — баю… Что там дальше?

ИРИНА. Не знаю. Не помню.

Маленькая комната в доме Лохайло. Ирэна Петровна ходит с ребенком на руках. Напевает мотив «баю — баюшки — баю» без слов.

ИРЭНА ПЕТРОВНА. Уедем с тобой… Ту-ту, ту-ту! Или на самолете. У-у-у-у! И будем жить вдвоем. И никогда нам не надо. Зачем? Ты думаешь, вырастешь, станешь красавицей, будешь актрисой… или моделью… или женой богатого человека… — и вокруг тебя будут люди, люди, люди? Может быть, Марфенька, но это все равно, что никого. Ты будешь одна. А со мной ты не будешь одна. Скажешь: бабушка! — а я тут, рядом, всегда. Будем жить. Веселиться, песни петь. Болеть тоже будем. А как же? Люди болеют, и мы поболеем немножко. Зато знаешь, как хорошо выздоравливать? Для этого и поболеть стоит. Кто не болеет, тот не здоровеет. (Рассеянно, в задумчивом трансе.) А кто не здоровеет, тот не болеет. А кто не хочет, то и пусть. Они как хотят, а нам все равно. И мне все равно, и тебе все равно. Облака и птички, птички и облака. Небо. Небо синее, синее, такое синее, что… А мы бежим… Босиком по траве… Бежим, бежим, бежим… (И опять напевает без слов колыбельную песню.)

Квартира Чембуковых. Олег Семенович ходит из стороны в сторону.

ОЛЕГ СЕМЕНОВИЧ. Адвокат говорит, нужны большие деньги. Ничего. Продам машину, дачу продадим, что еще? Взаймы возьму, если надо, мне дадут, мне доверяют, мне любой даст без всяких процентов. А можно и в банке под проценты. Как это называется — потребительский кредит? А тебе, я вижу, все равно?

НИНА КИРИЛЛОВНА. Я о Викторе думаю. И об Ирине. Надо вернуть им ребенка.

ОЛЕГ СЕМЕНОВИЧ. Обойдутся! Виктор сам еще не вырос. В сорок лет — ни квартиры, ни нормальной работы!

НИНА КИРИЛЛОВНА. У него есть работа. И хватает денег на то, чтобы снимать квартиру.

ОЛЕГ СЕМЕНОВИЧ. Ты просто не хочешь, чтобы она жила у нас. Ты и сына не хотела. Ты только книжки свои любишь. Ты только и делаешь всю жизнь, что читаешь. Зачем? Нет, правда? Я тоже читаю, но я хоть студентам передаю, а ты зачем? Мы даже не говорим об этих книгах, ты ни с кем не говоришь, если только по работе, — зачем? В тебя эти книжки падают, как кирпичи в бездонный колодец. Смысл?

НИНА КИРИЛЛОВНА. Если я скажу, что мне это просто нравится, тебя устроит? Или могу так сказать: это мой способ существования. Я книжная алкоголичка. И лечиться не собираюсь. Вот и все, никаких других смыслов. А в чем смысл того, что ты хочешь отобрать ребенка?

ОЛЕГ СЕМЕНОВИЧ. Это моя внучка. Я люблю ее.

НИНА КИРИЛЛОВНА. Все ты врешь, Олег Семенович. Ты просто все проиграл. Работу проиграл: студенты тебя не любят, ты их тоже. Проректором тебя так и не сделали, и уже никогда не сделают. И даже деканом. Книгу свою о раннем христианстве ты тоже проиграл, пятнадцать лет пишешь. Девушку — красавицу, помнишь, рассказывал? — тоже проиграл, хотел трахнуть, а не посмел. Ведь хотел же?

ОЛЕГ СЕМЕНОВИЧ. Да. Но не потому…

НИНА КИРИЛЛОВНА. И меня проиграл. Я шесть лет встречалась с другим мужчиной. Ты знал об этом и молчал. Надеялся, что само пройдет. И прошло. Вернее, он меня бросил.

ОЛЕГ СЕМЕНОВИЧ. Откуда ты знаешь, что я знал?

НИНА КИРИЛЛОВНА. Знаю. Я все знаю. И вот теперь эта девочка для тебя — последний шанс. Ты надеешься хотя бы ее не проиграть. Чтобы она тебя любила. На коленках сидела. Бороду дергала, которая у тебя, правда, не растет. И уже не вырастет.

ОЛЕГ СЕМЕНОВИЧ. Неправда! Все, что ты сказала, неправда!

НИНА КИРИЛЛОВНА. Хорошо, неправда. Но шансов у тебя нет.

ОЛЕГ СЕМЕНОВИЧ. Есть! И проректором, кстати, я могу стать в любой момент — каждый год предлагают! И девушку трахну — скоро опять экзамены! А этих… Я душу из них выну, я на них лучших адвокатов напущу, я… Может, в чем-то ты и права. Да, я хочу, чтобы эта девочка меня любила. Потому что я ее люблю. Я счастлив, что она есть. Я никогда не был таким счастливым. А ты это чувствуешь — и завидуешь!

НИНАА КИРИОВНА. Да. Да, наверно.

ОЛЕГ СЕМЕНОВИЧ. Не надо ехидничать.

НИНА КИРИЛЛОВНА. Я не ехидничаю, ты просто угадал. Я завидую. Так. В самом деле, хватит разговоров, давай решать, что будем делать.

ОЛЕГ СЕМЕНОВИЧ (дергает кулаком вниз). Ес!

Квартира Виктора и Ирины. Виктор вбегает со свертком в руках, кладет сверток в кроватку. Ирина выходит из ванной.

ВИКТОР. Я ее выкрал! Друг фээсбешник навел на частную контору, отличные ребята, сыщики! Они следили за твоей мамашей, выбирали момент. Она поехала в поликлинику, с охранником, конечно, они позвонили мне, я приехал, у меня халат был с собой, переоделся, иду, будто врач, она в кабинет с ребенком, я через пару минут туда же. А там, смотрю, дверь в ординаторскую, а оттуда, я заметил, другой выход. Я ее хватаю и бегу! На улице в машину, там Костя ждал, который… ты все равно не помнишь, он гонит, сворачивает, я пересаживаюсь в свою машину и… И — вот.

ИРИНА (подходит к кроватке). Ты хорошо ее укутал? Девочка моя… С ней все в порядке?

ВИКТОР. Спит. Видишь — дышит.

ИРИНА. Да… Так ровно. Так спокойно… И что теперь?

ВИКТОР. Война теперь. Во всех газетах напишут, зато — публичность, общественность ужаснется и ребенка оставят нам! (Достает телефон, набирает номер). Костя? Ты правду говорил, что можешь достать хоть пистолет, хоть автомат? Игрушечные? Ты шутишь? Понял, по телефону, действительно, об этом не… Об игрушках, да, я понял. А можешь привезти пару игрушек прямо сейчас? А когда? Ладно, перезвоню.

(Озирается, ставит на подоконник вазу, веточные горшки, настольную лампу, извлекает из-под кровати гантели, сдувая с них пыль). Будем пока так отбиваться. Сначала по машинам, потом по головам!

ИРИНА. Ты сошел с ума. Не надо ничего этого.

ВИКТОР. Почему?

ИРИНА. Мы им просто не отдадим. И все. Я вижу, ты не отдашь. Без всяких пистолетов и автоматов. И по головам тоже никого не надо. (Улыбаясь).

Посадят еще, а это сейчас некстати.

ВИКТОР. Что-то ты странная какая-то…

ИРИНА. Да? А что, заметно?

ВИКТОР. Что?

ИРИНА. Не догадываешься?

ВИКТОР. Ты…

ИРИНА. Да. Я беременна. У нас будет еще один ребенок.

Виктор встает перед ней на колени, обнимает Ирину.

УЕЗЖАЮ!

(эксцентрическая комедия в 2-х частях)

ГРАМОВ, уезжающий

ГРАМКО, его верный друг