Том 3. Чёрным по белому - Аркадий Аверченко

Ужасный век.

У родителей девицы Василисы собрались однажды гости, — народ всё внешне культурный, изысканный, но таящий под этим наружным блестящим слоем самые разнузданные жестокие инстинкты…

Сидят и разговаривают мирно, тихо, с видом самых закоренелых интеллигентов.

Среди разговора хозяйка дома вдруг встает и с улыбкой поворачивается кь девушке Василисе, своей единственной, горячо любимой дочери:

— Васенька… Может быть, ты что-нибудь споешь нам?

— Хорошо, мама.

Василиса встает; подкрадывается к пианино и, схватив с этажерки лист бумаги, начинает кричать. Все понимают, что пианино стояло, никого не задевая, что оно ни в чем не виновато и, поэтому, незачем на него кричать и бить его кулаками по зубам… Да если даже предположить, что этот инструмент — обвиняемый, а Василиса читает ему по бумажке обвинительный акт, — даже в этом случае прокурор не должен кричать во всё горло и набрасываться с кулаками на преступника.

Избитый, оплеванный, униженный инструмент громко и жалобно рыдает, разъяренная Василиса кричит на него, а гости сидят, не шевелясь, и никому не придет в голову вмешаться в эту историю.

Наконец, судебная ошибка сделана, инструмент осужден, и Василиса, успокоившись и как будто даже стыдясь своей горячности, замолкает… застенчиво мнет в руках обвинительный акт…

Гостям нужно было бы тактично промолчать, а они встают, окружают Василису и начинают лениво мямлить:

— Очень мило! Оч-чень прекрасно! У вас несомненный талант. Вам нужно идти на сцену.

Невидимые ножи сверкают в их руках, они тычут этими ножами в ясные, красивые Василисины глазки и — свершается страшное дело: девушка Василиса делается Василисой Темной! Дикари в смокингах ослепили ее…

Мать всплескивает руками.

— Так вы думаете, у неё есть талант?

— О, помилуйте!

— И ваше мнение таково, что ей нужно идти на сцену?

— Конечно! Заправской артисткой будет.

Василиса Темная сидит в кресле и мечтательно улыбается.

— Мама… слышишь? Я буду артисткой.

— Слышу, дочка.

— В таком случае, я начну серьезно учиться. Слышишь, мама?

— Да, милая. Я горжусь тобой!

— Я так счастлива, мама. И она кротко улыбается…

О! когда ослепляли Василия Темного, он, наверное, ревел как бык. Недаром говорят, что женщины терпеливее переносят боль, чем мужчины.

На другой день Василиса Темная одевается во всё лучшее и отправляется к профессору пения.

— Что вам угодно? — спрашивает профессор, критически всматриваясь в её незрячие глаза.

— Я хочу серьезно заняться пением. Вчера один знакомый — Сергей Сергеич — сказал, что у меня хороший голос.

Профессор усмехается, но она не видит этого — Василиса Темная.

— Сергей Сергеевич сказал? Так… Тогда, конечно… Ну-ка, спойте что-нибудь.

Василиса Темная открывает рот и начинает кричать, глядя в угол незрячими глазами.

— Гм… — говорит нерешительно профессор. — Конечно, всякий голос можно обработать, но требуется такая уйма труда и усилий…

— Я вам заплачу две тысячи рублей! — поспешно заявляет Василиса Темная.

— О, в таком случае…

Ее ослепили… Ослепляет и она. На каждый профессорский глаз накладывается куча кредиток — и вторая жертва людской бестолковости начинает кричать дуэтом вместе с Василисой Темной.

Через год Василиса Темная надевает лучшее платье и идет к оперному антрепренеру.

— Я хочу к вам поступить.

— А ну-ка изобразите что-нибудь.

Очевидно, Василисе Темной не нравится фамильярный тон антрепренера, потому что она накидывается на него и начинает кричать.

— Помилуйте — бормочет антрепренер смущенно. — Зачем же кричать? Простите, если я что-нибудь…

— Да это я не кричу на вас. Это я спела на пробу.

— Ага! Вот оно что… У нас, видите ли, певиц полный штат. Больше не надо.

— Ничего, — успокаивает его Василиса Темная. — Одна лишняя певица не помешает. Каких-нибудь пятьсот рублей в месяц.

— Нет, не надо.

— Ну, я так пока буду петь, бесплатно.

— Да нет, не надо.

— Ну, я вам буду платить пятьсот рублей. Мне бы только выступить…

Антрепренер сразу делается Василием Темным. Мужественно превозмогая боль в ослепленных глазах, он торопливо говорит:

— В таком случае — пожалуйста. Выйдя от антрепренера, Василиса Темная садится на извозчика и едет к рецензенту бульварной газеты.

— Чем могу служить?

— Я певица… завтра мой дебют в опере. Нельзя ли…

— Можно. Знаете, какое на западном побережье Америки несчастье случилось? Страшное наводнение! Тысячи туземцев остались без крова… осиротевшие семьи… Потрясающая вещь!..

— Ну?

— Собираю пожертвования. Не дадите ли? Триста.

Василису Темную, профессора пения и антрепренера — ослепляли другие. Самоотверженный рецензент мужественно и бестрепетно стремится ослепиться сам…

Утром меломаны покупают газету и читают:

— «Первый дебют молодой певицы Василисы Темной прошел с громадным успехом. У нас есть несомненные данные утверждать, что из неё выработается первоклассная певица с редким по красоте тембра голосом».

Меломан не догадывается, что это за «несомненные данные». Взор его постепенно темнеет, меркнет, и к вечеру — глаза совершенно слепнут.

К началу спектакля в театр набирается целая толпа Василиев Темных.

— Читали? — спрашивают они друг друга. — Очень хвалят Василису Темную.

— Да, да… Очень любопытно послушать.

И после первого-же акта поднимается неимоверный рев:

— Браво, Василиса Темная! Бис!

Визжит Василиса Темная, ревут Василии Темные, а полицейский пристав важно развалился в своем кресле и не знает, что у него под носом свершается тягчайший позор нашего культурного века: ослепление зрячих оптом и в розницу.

Да, уж это даже в правило вошло: полиция всегда узнает о злодеяниях последняя.

Под лучом здравого смысла

Посвящаю человечеству

Однажды в военное министерство одной страны явился человек с хитрым лукавым лицом, и сказал:

— Дайте мне какого нибудь понимающего господинчика. Я сделаю ему очень важное сообщение…

— В чем — понимающего? — спросили его.

— В воздухоплавании! Я сделал новое важное открытие в военном воздухоплавании и хочу продать это открытие. Оно произведет переворот в военном деле и совершенно изменит способы ведения войны! Кто купит у меня этот секрет — у того будет громадное, поражающее преимущество перед противником. Война должна кончиться победой обладателя моей выдумки! Вот что-с.

Все очень обрадовались и повели изобретателя к генералу.

Генерал тоже обрадовался, усадил изобретателя в кресло и спросил:

— В чем заключается ваше изобретение?

— Я придумал тип дирижабля, который может держаться в воздухе сто часов, который подымает на себе целую роту солдат и который не боится ни дождя, ни противного ветра, ни бури. Не купите ли?

И, взяв с генерала честное слово, что тот не злоупотребит его доверчивостью, изобретатель показал все свои планы и чертежи.

— Да! — сказал генерал, просмотрев чертежи. — Вы правы… Это, именно, так, как вы говорите! Сколько вы хотите за это изобретение?

— Миллион.

— Прекрасно! — воскликнул генерал, целуя его. — Вот вам ассигновка на казначейство. Ровно миллион. Большое вам спасибо! Если придумаете еще что нибудь — приходите.

— А у меня еще есть что-то для вас, — подмигнул незнакомец, и его лицо засветилось лукавством. — Штучка, достойная удивления!

— А… что такое?

— Я изобрел пушку, которая легко подшибает на лету придуманный мною дирижабль, так что он вверх тормашками шлепается на землю. Спасения дирижаблю от моей пушки нет!

— Слушайте! — поморщился генерал. — Это что-то странное… Как. вам, право, не стыдно? Придумали такой хороший, прекрасный дирижабль и вдруг — против него пушку! Это даже, простите, неделикатно.

— Ничего не вижу тут неделикатного, — усмехнулся незнакомец. — Согласитесь сами, что военная техника и способы борьбы с неприятелем должны всё время совершенствоваться, всё время шагать вперед, не застывая на одном месте. Мой дирижабль — ужасная вещь! Должно же быть придумано против него какое-нибудь противоядие.

— Гм… Конечно, это так, но не совсем; я еще понимаю, если бы вашу пушку выдумал кто-нибудь другой, пришел бы к нам и предложил купить…

— Господи! — всплеснул руками незнакомец. — Будто-бы это не всё равно. Ну, легче ли вам будет, если я сейчас выйду за двери, срежу свои усы, повяжу иначе галстук, войдя, снова поздороваюсь, и сделаю вид, что я совершенно другой человек, который сроду вас не видывал. Хотите, я это сделаю?

Генералу стало стыдно, потому что он был человек не глупый, не любящий пустых детских игр.